И мистер Перселл показался мне талантливым учителем — его ученики воспитаны согласно науке.

— Здесь родильное отделение.

Мы осмотрели стойла, в которых стояли жеребые кобылы. Гм… Когда лошадь вот так раздуется, она меньше всего напоминает скакуна. А разве можно представить себе, как в Эпсоме или Ньюмаркете вот эти младенцы помчатся с жокеем на спине?! Каждый раз, когда мы открывали дверь стойла, кобыла оглядывалась на нас, жеребенок прибегал к ней, ища защиты, а мать, успокаивая, прикасалась носом к его маленькому тельцу.

— Посмотрите на них через год, — пригласил мистер Перселл. — Этот — сынок Дилижанса.

На меня из соломы посмотрело странное крошечное существо, похожее на фавна. Неужели он когда-либо выиграет скачки Дерби?

Впервые в жизни я почувствовал притяжение конюшни. Подумал, что если бы был миллионером, занялся бы разведением скаковых лошадей. И не только ради общения с удивительной и редкой породой мужчин, тративших свою жизнь на лошадей — эти люди воплощают в себе мирские страсти и доисторическую хитрость, — но и потому что мало что на свете способно захватить сильнее, чем постоянное смешение крови, преобразование породы в резвый бег.

Мне показали Силверна и Дилижанса, огромных и грозных, в обитых войлоком стойлах. Увидев нас, они раздули ноздри и словно превратились в олицетворения энергии. Мне показалось, они готовы обрушить ворота и перепрыгнуть через нас во двор.

По-моему, я очень удачно сравнил Национальный конезавод с элитной школой.

Это круглое здание, в центре открытое небу. Там юные лошади обучаются секретам профессии. На земле толстый слой соломы. Здание пропитано духом протекционизма. Вокруг на блестящем металлическом обруче прибиты подковы лошадей конезавода, выигравших соревнования.

Но ни один директор школы не показывает награды своих учеников с такой гордостью, с какой это делал мистер Перселл. Он обходил здание и называл имена победителей и денежные призы, которые те завоевывали с 1917 года. В прошлом году лошади конезавода выиграли по ставкам 12 607 фунтов. В 1922 году они выиграли 34 750 фунтов. Суммарное количество денег, добытое лошадьми этой школы с 1917 года, равняется 130 946 фунтам.

— Почему Курраг так прославился выращиванием лошадей?

— У нас здесь известняковая долина, и пастбища Куррага считаются лучшими в мире для формирования костей животных.

— Все пастбища одинаково хороши или лишь отдельные участки?

— Если захотите устроить здесь ферму, следует подыскать лучшую землю, а когда найдете, сможете выращивать на ней настоящих лошадей.

К Национальному конезаводу примыкает одна из неизвестных жемчужин Ирландии. Это сад при старом доме лорда Уэвертри. В доме никто не живет, но за растениями ухаживает старый садовник, мистер Тейлор. Он с любовью относится к каждому дюйму земли.

Я никак не ожидал, что попаду в маленький рай на краю Куррага. В саду поет ручей, отбрасывают тень старинные деревья, благоухают цветочные клумбы, да так и увядают в безвестности: никто этот сад не посещает.

Мистер Тейлор провел меня по своему раю к калитке, за ней я увидел удивительный японский сад. Многие годы назад его заложил японский ландшафтный архитектор, настоящий гений. У японца было сорок пять помощников, и на устройство сада ушло четыре года.

Сад, конечно же, символический. Новелла в камне и цветах. Он рассказывает историю человеческой жизни — с рождения и до смерти. Начинаете вы с темного туннеля, воплощающего тайну рождения; затем следуете по беспорядочно раскиданным ступеням от юности до зрелости; поднимаетесь к двум расходящимся тропам: это — символ неопределенности молодости; затем петляете между скалами, преодолеваете водные потоки и взбираетесь на гору. Гора означает амбиции. В цветах переживаете любовное приключение, приводящее к свадьбе: в горном потоке стоят два прижатых друг к другу камня.

Жизнь в браке нелегка. Ступеньки, идущие в гору, широко расходятся, и по ним трудно взобраться. Начинаются ссоры, и две тропинки идут розно: мужчина одной дорогой, женщина — другой. Но за вершиной они снова соединяются, ссорам конец. Так и продолжается: изгибы, повороты, переходы через ручьи, каждый год полон поэтических символов.

Японский сад в Ирландии, собственность Англии, — чистая радость, от начала и до конца.

5

Старик в шляпе, похожей на черный пудинг, прислонился спиной к палатке. Он извлекал из скрипки слабые дрожащие звуки. Никто, похоже, его не замечал. Никто не давал ему денег. Над шумом толпы — когда кричат «Пошли!», и становится тихо, так что слышно пение жаворонков в небе — его скрипка хрипела и хрипела, словно птенец в гнезде. Он наигрывал одну и ту же джигу, продвигая смычок по струнам не более чем на дюйм в ту и другую сторону. У старика злые бледно-голубые глаза, красные щеки и смешной рот бантиком. Впрочем, у многих ирландцев я замечал такие рты. Старик невероятно неухожен и отстранен. Играл он быстро, глаза устремлены в траву, словно он исполнял джигу для невидимого танцующего гнома.

Я дал ему полкроны.

Что такое полкроны? Ничего! Тридцать пенсов. Но когда монета легла в его грязную ладонь, и солнце ее осветило, он с изумлением глянул на нее, а потом — на меня. Поднес монету к глазам, и я понял, что он почти слепой. Светлые глаза оживились, он по-прежнему держал в ладони монету, освещенную солнцем. Потом посмотрел на меня так, словно я дал ему полный кошелек золота.

— Благодарение Богу! — воскликнул он. — Да благословят вас все святые!

Прежде чем я успел что-то ответить, он протиснулся через толпу к палатке, торгующей алкоголем.

Над Куррагом плыли золотые облака. Блестела ограда ипподрома. Свет создавал ощущение пространства, полета. По широкой дороге двигались двуколки в облаках пыли. По зеленой равнине непринужденно и легко скакали всадники и всадницы и маленькие дети в вельветовых костюмчиках верхом на пухлых пони. Возле белой ограды вырос небольшой палаточный городок. Пахло горящими дровами и дерном. Чувствовался запах мятой травы. Я видел убогие тележки лудильщиков, обвешанные кастрюлями и сковородами. В ларьках сверкали бутылки с желтым лимонадом, бросались в глаза пестрые пирожные. Народ толпился у палаток, где мужчины пропускали стаканчик портера или ирландского виски. Были здесь и прилавки, уставленные жареными свиными ножками. Выглядели они так же ужасно, как заливные угри у кокни. Я приметил круглые столики: там ставили деньги на лошадей. Слышны были крики букмекеров, гомон голосов тысяч мужчин и женщин. Солнечный свет, отражаясь от предметов, зажигал искры; краски, сливаясь, превращались в прекрасный, сияющий ковер. Типичная картина всех скачек.

Скачки в Ирландии, похоже, привлекают эксцентричных персонажей со всей округи. Ирландия — страна ярких индивидуальностей. Такой была и Англия в восемнадцатом и девятнадцатом веках, пока на жизнь не повлияла стандартизация. Единственными персонажами прошлых времен можно считать старых фермеров и рабочих из глухих уголков. Они скоро уйдут, и на смену им явятся их сыновья, которые и выглядят, и думают одинаково. Пользуются рекламируемыми бритвами, читают одни и те же газеты, слушают приемники. Индивидуальность ирландской толпы стимулирует. Она полна жизни. Оригинальна. В ней есть хогартовская грубоватая основательность.