— З…зачем?

— Греть тебя буду.

— Что…я, нет, я…

— Еся, у меня нет еще одного одеяла, поэтому проходи и ложись, сверху укроешься моим.

Нет, ну он же не может говорить серьезно? Какое «проходи и ложись»?

— Нет, — качаю головой, — я пойду, все нормально, извини, что побеспокоила.

Уже собираюсь развернуться и уйти, когда меня резко хватают за руку и с легкостью втаскивают в комнату. Я даже понять не успеваю, в какой момент оказываюсь в объятиях Марка.

— Что… что ты делаешь? — меня начинает потряхивать сильнее прежнего.

— Грею, Еся, грею, — улыбается, непозволительно близко наклоняясь к моему лицу.

— Отпусти меня, пожалуйста.

— Отпущу, если перестанешь глупить и ляжешь в постель. Не ляжешь здесь, я возьму одеяло и приду к тебе. Выбирай.

— Но я не хочу, я…

— Перестань, я не принуждаю хорошеньких девушек к сексу, они сами обычно на меня запрыгивают и остаются довольны.

Дергаюсь, от последних сказанных им слов мне становится совсем не по себе.

— Зачем ты сейчас это сказал?

— Затем, что это правда. Все, Есь, давай ложись и не глупи, я ничего тебе не сделаю.

— Но…

— Ложись.

Дура, ну вот зачем, зачем я только пришла. Нужно было просто потерпеть.

— Я отсюда слышу, как ты громко думаешь, — подталкивая меня к своей огромной кровати, произносит Марк.

Сняв темно-синее покрывало, парень убирает его в сторону, и откинув одеяло, командует:

— Ложись.

А я продолжаю стоять, не решаясь выполнять приказ.

— Еся, я сказал ложись.

Вздыхаю, и сильнее замотавшись в собственное одеяло, ложусь на кровать. Марк сразу же накрывает меня своим, явно посмеиваясь над моим импровизированным коконом. Я молча наблюдаю за тем, как Марк снимает очки, подходит к столу, собирает разложенные на нем бумаги в стопку и выключает компьютер.

— Я не хотела отрывать тебя от дел, я не знала, и, можно я все-таки пойду к себе? — предпринимаю еще одну попытку, когда, погасив основной свет, Марк оставляет лишь небольшой ночник, стоящий на тумбе по другую сторону кровати.

— Нельзя, и я все равно давно уже собирался наладить свой режим.

Слушаю его, чувствуя, как прогибается матрац с другой стороны.

Господи, это только я могла оказаться в такой идиотской, до абсурда нелепой ситуации. В одной кровати с мужчиной, с которым едва знакома.

— Ты…ты чего, — произношу едва слышно, ощущая подступающую к горлу панику, когда, погасив свет, Марк кладет на меня руку, притягивает к себе и зажимает в стальных объятиях.

— Грею, Еся, я тебя грею, а теперь спи, и прекрати так напряженно думать.

— Марк…

— Доброй ночи, Есь.

Глава 10

Марк

Утро приносит сюрприз в виде прижавшейся ко мне мышки, смешно сопящей мне в шею. Этой ночью я практически не спал, то и дело просыпался от каждого шороха, и прижимал к себе мышку, так крепко, что, казалось, у нее даже кости хрустели.

Вчера, покидая ее комнату, я даже подумать не мог, что меньше двух часов спустя, мышка, завернутая в одеяло, бледная и дрожащая от холода, появится на пороге моей спальни.

Одеяло, она попросила одеяло, а я не придумал ничего лучше, чем втянуть ее в спальню и уложить в свою постель. И да, черт возьми, эта ночь по праву может зваться лучшей в моей жизни. Потому что ни разу еще мне не было так хорошо, никого не хотелось прижимать к себе, с трепетом и несвойственной мне нежностью поглаживать по волосам, зарываться к них носом и кайфовать от того, что судьба сделала мне такой нереальный подарок.

Я всем телом чувствовал напряжение мышки, ее попытки отодвинуться, выбраться из моих объятий, чувствовал и не позволял. Не мог просто.

В конце концов, попыхтев и поняв, что деваться ей некуда, Еся расслабилась и мирно засопела, а я лежал и улыбался, идиот счастливый.

И сейчас, глядя на нее, так доверчиво ко мне прижимающуюся, чувствуя ее теплое, размеренное дыхание на своей коже, я непроизвольно улыбаюсь. И правда мышка, маленькая, трусливая, хрупкая мышка. Ее хочется спрятать, окружить собой, защитить. Рука сама тянется к шелковистым волосам, они у нее красивые, длинные, в такие хочется зарываться пальцами, трогать, гладить и…

Прикрываю глаза, шумно втягиваю воздух, понимая, что утро и природа берут свое, а Еся в моей постели — это вообще пытка. И словно почувствовав на себе мой пожирающий взгляд, мышка вздыхает, дергает плечиком, шевелиться, смешно морщась, медленно открывает глаза и смотрит на меня заторможенно, явно пока еще не понимая, где находится и что происходит. Осознание приходит несколькими секундами позже, когда, распахнув глаза, мышка резко дергается в попытке отодвинуться, но я не даю, держу крепко прижимая к себе, настолько, что чувствую, как начинает колотиться ее сердце.

— Доброе утро, трусишка, — улыбаясь, наклоняюсь к ее губам, так близко, что мышка замирает на какой-то миг, а потом начинает вырываться, чем только усугубляет мое, и без того, весьма напряженное состояние.

Маленькое, теплое тельце, возящееся у меня в руках, действует похлеще всякого афродизиака, и когда в следующий момент я резко перехватываю девичьи ладошки и, перевернув мышку на спину, наваливаюсь сверху, девочка, конечно, все чувствует, не может не чувствовать.

— Не надо, не надо, пожалуйста, Марк, — она напрягается сильнее прежнего, дергается, отталкивает меня ладонями, начинает вырываться, извиваясь всем телом. Продолжая удерживать мышку на месте, пригвождаю ее руки к кровати, смотрю в широко распахнутые глаза, и застываю, просто застываю на месте, забывая дышать.

Ужас, отразившийся в глазах мышки и тонкие дорожки слез, бегущие по вискам, вводят меня в ступор.

Да чтоб тебя!

Я же не сделал ничего, просто подразнить хотел.

И самое тупое в этой дебильной ситуации то, что напряжение мое никуда не делось, и мышку я все еще хочу. Несмотря на полный ужаса взгляд напротив, несмотря на слезы, скатывающиеся по лицу, я ее хочу, мою мышку.

— Еся, м… Есь, успокойся, ты чего, — не отпускаю, всматриваюсь в лицо напротив.

Мышка размыкает губки, начинает дышать часто и шумно.

— Успокойся, слышишь, маленькая, — отпускаю ее руки, ставлю свои по обеим сторонам от ее лица.

— Слезь с меня, пожалуйста, — произносит жалобно и смотрит также.

Выполнять ее просьбу я не спешу, оторвав руку от кровати, провожу костяшками пальцев по лицу мышки, стираю слезы. Еся не двигается, только смотрит на меня пристально.

— Я тебя сейчас отпущу, но это не значит, что ты подскочишь с кровати и попробуешь сбежать, понятно?

Она кивает в ответ.

Откатываюсь в сторону, выпуская Есю из своего плена. Мышка отодвигается, натягивает одеяло практически до подбородка, но сбегать не спешит, обещание держит.

— Можно я пойду?

— Куда? — улыбаюсь, глядя на нее. Хорошенькая она такая, растрепанная, раскрасневшаяся, домашняя что ли. Хочется прижать к себе и впиться в пухленькие губки.

— В ванную, — все также испуганно.

Она меня боится, боится, блядь, потому что я идиот клинический. Мне же с каждой минутой все труднее себя в руках держать.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Зачем ты врешь?

— Я не вру, я правда себя хорошо чувствую, мне намного лучше.

— Точно лучше? — поворачиваюсь на бок, головой опираюсь на руку, продолжая таращиться на свою мышку.

— Точно, только нос немного заложен.

Вроде не врет, или просто хорошо держится. В любом случае отсюда ее никто не отпустит, больше эта зараза шустрая от меня никуда не денется, не сбежит. Не позволю.

— Ну иди, — разрешаю.

Она тотчас же вскакивает с постели, тянет за собой одеяло, укутывается в него, не сводя с меня огромных глаз. Наблюдает внимательно, точно опасаясь, что за ней последую, что наброшусь на нее.

А я смотрю на нее и кайф ловлю запредельный просто. Я, наверное, точно на голову больной, потому что мышка меня явно боится, а я от каждой ее эмоции тащусь, меня распирает от удовольствия. Она красивая, такая, какой я себе ее все это время представлял. Волосы растрепанные мягкими волнами спадают по плечам, глаза горят каким-то лихорадочным огнем. Красивая она, моя мышка.

Все еще не опавший член в трусах согласно дергается и пульсирует так, что реально больно становится, и мне только дышать размеренно остается, потому что сегодня, друг, ничего тебе не светит.

А мышка, явно в ступоре, машинально сжимает пальцы на одеяле, подтягивая его все выше, словно пытаясь спрятаться от моего, должно быть, совершенно дикого, голодного взгляда. Дурочка, да ты хоть все тряпье, находящееся в этом доме, на себя натяни, не поможет тебе это. Я же уже сотню раз тебя раздел, мысленно, конечно.