Прошел целый год после начала осуществления их плана, и однажды Альберико из Барбадиора, возвращаясь с Игр Триады — точно так, как предсказывал Сандре, — остановился пообедать в пользующейся хорошей репутацией таверне Феррата у границы с Астибаром.

К закату этого ясного летнего дня все, находившиеся в этой таверне — слуги, хозяева, конюхи, повара, дети и посетители, — были вздернуты живыми, но с перебитыми спинами, ногами и руками и с отрезанными кистями рук, на поспешно сооруженные барбадиорские «небесные колеса» и оставлены умирать.

Таверну сровняли с землей. Налоги в провинции Феррат были повышены вдвое на следующие два года и на год в Астибаре, Тригии и Чертандо. В течение следующих шести месяцев всех уцелевших членов семьи Канциано выследили, схватили, подвергли публичным пыткам и сожгли на Большой площади Астибара. Рты им затыкали отрубленными кистями собственных рук, чтобы их вопли не тревожили Альберико и его советников в правительственных кабинетах над площадью.

Вот так Сандре и Томассо убедились, что колдунов отравить невозможно. Следующие шесть лет они ничего не предпринимали, только беседовали по ночам в загородном доме среди виноградников и собирали все доступные сведения о самом Альберико и о событиях на востоке, в Барбадиоре, где, по слухам, император старел и дряхлел с каждым годом.

Томассо начал скупать и коллекционировать трости с ручками, вырезанными в форме мужского полового органа. Ходили слухи, что он заставлял позировать резчикам некоторых из своих юных друзей. Сандре охотился. Джиано, наследник, подтверждал свою репутацию искреннего, простодушного соблазнителя женщин и производителя детей, и законных, и внебрачных. Младшим Сандрени было позволено иметь скромные дома в городе, в русле общей политики Альберико быть как можно более мягким правителем — кроме тех случаев, когда ему угрожала опасность или общественные беспорядки.

В таких случаях дети могли умирать на «небесных колесах». Дворец Сандрени в Астибаре оставался заколоченным, пустым и пыльным. Полезный, многозначительный символ падения тех, кто мог сопротивляться тирану. Суеверные люди утверждали, что видели призрачные огоньки, мелькающие в нем по ночам, особенно в ночи голубой луны или в осенние и весенние ночи Поста, когда мертвые, как известно, выходят из могил.

Однажды вечером в загородном поместье Сандре сказал Томассо, без всякого предупреждения или преамбулы, что предполагает умереть накануне Праздника Виноградной Лозы через две осени после этой. Он далее назвал имена двух вельмож, которые должны будут нести при нем ночное бдение, и объяснил почему. В ту же ночь они с Томассо решили, что настало время посвятить в свои планы Таэри, младшего сына. Он был отважен, не глуп и мог пригодиться для определенных дел. Они также согласились, что Джиано каким-то образом удалось произвести на свет сына с теми же достоинствами, пусть и незаконного. Этот Херадо — в то время ему исполнился двадцать один год, и он выказывал обнадеживающие признаки мужества и честолюбия — был их самой большой надеждой на участие молодого поколения в беспорядках, которые Сандре рассчитывал спровоцировать сразу же после своей смерти.

Собственно говоря, вопрос был не в том, кому из семьи можно доверять: в конце концов, семья — это семья. Вопрос был в том, кто мог быть полезен, и то, что сразу приходило в голову только два имени, служило свидетельством деградации семьи Сандрени.

Это была совершенно бесстрастная беседа, вспоминал Томассо, едущий впереди носилок с гробом отца между темными деревьями, окаймлявшими дорогу. Их беседы всегда были такими, и эта ничем не отличалась от прочих. Однако потом он не мог уснуть, дата Праздника, который состоится через два года, впечаталась в его мозг. День, когда его отец, всегда столь точный в своих планах, такой рассудительный, решил умереть, чтобы дать Томассо шанс на новую попытку.

Этот день теперь настал и закончился, унося с собой душу Сандре д'Астибара туда, куда уносятся души таких людей. Томассо сделал охранительный жест, чтобы отвести зло подобных мыслей. За его спиной раздался голос стюарда, приказывающий слугам зажечь факелы. С наступлением темноты стало холоднее. Над головой последние лучи света окрасили тонкую полоску высоких облаков в мрачный оттенок пурпурного цвета. Само солнце уже скрылось, опустилось за деревья. Томассо подумал о душах, о душе отца и своей собственной. И вздрогнул.

Взошла белая луна, Видомни, а потом вскоре появилась голубая — Иларион, безуспешно гнавшаяся за белой по небу. Обе луны были почти полными. Собственно говоря, процессия могла бы обойтись и без факелов, настолько ярким был свет двух лун, но свет факелов соответствовал его задаче и его настроению, поэтому Томассо оставил их гореть, когда они свернули с дороги на знакомую извилистую тропу, ведущую через лес Сандрени к простому охотничьему домику, который любил его отец.

Слуги поставили гроб на козлы в центре большой комнаты в передней части дома. Зажгли свечи и два камина. Еду приготовили еще в начале того же дня. Ее быстро расставили на буфете вместе с вином. Окна были открыты, чтобы проветрить помещение и впустить легкий ветерок.

По кивку Томассо распорядитель увел слуг. Они должны были отправиться в главное здание, расположенное восточное, и вернуться на рассвете. В конце бдения.

Наконец они остались одни. Томассо и лорды Ньеволе и Скалвайя, столь тщательно выбранные два года назад.

— Вина, господа? — предложил Томассо. — Очень скоро к нам присоединятся еще трое.

Он намеренно произнес это своим естественным голосом, а не искусственным, высоким и певучим, который стал его отличительным знаком в Астибаре. Он с удовольствием заметил, что оба лорда тотчас же отметили этот факт, повернулись и остро взглянули на него.

— Кто еще? — буркнул бородатый Ньеволе, ненавидевший Сандре всю свою жизнь. Ни он, ни Скалвайя никак не прокомментировали голос Томассо. Подобные вопросы выдавали слишком многое, а эти люди давно уже наловчились ничего не выдавать.

— Мой брат Таэри и племянник Херадо — один из внебрачных сыновей Джиано и самый умный из них.

Он говорил небрежно, откупоривая пару бутылок из запасов красных вин Сандрени. Разлил вино и подал каждому по бокалу, ожидая, кто из них первым нарушит краткое молчание, которое предсказал его отец после этих слов. Вопрос задаст Скалвайя, сказал Сандре.

— А кто третий? — тихо спросил лорд Скалвайя.

Томассо внутренне поклонился покойному отцу. Затем, осторожно поворачивая бокал за ножку, чтобы вино проявило свой букет, ответил:

— Не знаю. Отец не назвал его. Он назвал вас двоих и нас троих и сказал, что на нашем совете сегодня ночью будет еще и шестой.

Слово «совет» тоже было тщательно выбрано.

— Совет? — переспросил элегантный Скалвайя. — Кажется, меня неверно информировали. Я по наивности полагал, что это бдение у гроба.

Черные глаза Ньеволе сверкнули на бородатом лице. Оба они уставились на Томассо.

— Немного больше, чем бдение, — сказал Таэри, входя в комнату. За ним шел Херадо.