Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Можно, конечно, посмеяться (потому что зрелище и вправду забавное) и сразу пройти на кухню, чтобы, как обычно, поздороваться с холодильником.
В таком случае на сегодня, вполне возможно, концерт окончен, но на ближайшие три недели культурная программа вам обеспечена, и совсем не такая, как хотелось бы, а со слезами, ссорами и разными неприятными сюрпризами.
Поэтому я советую следующее.
Незаметно снимая ботинки, участливо спросите: «Детка, что случилось?!»
Сначала она помолчит немного, бессильно уронит руки и потупится. Потом поднимет голову, прикроет глаза и исполнит выходную арию Усталого Клоуна.
– Аа-аа-аа-аа, – запоет она, – я постарела. Я чувствую себя такой усталой и древней, как будто ноги мои превратились в корни, а кожа в кору. Я стала некрасивой! (И толстой.)
Тут она приоткроет один глаз и покосится на вас, но вы помолчите, еще не время.
– Аа-аа-аа-аа, меня никто не любит!
«И я, и я никого не люблю! И на улице на меня смотрят одни дети гор и пикаперы! И секса хочется, только пока тебя нет дома, а когда ты приходишь, сразу клонит в сон», – этого она, конечно, не скажет, но подумает.
– И у меня творческий кризис! Я двух слов не могу связать!
«Написать страницу текста, нарисовать зайчика, нарядить елочку так, чтобы дети, увидев ее, не начали заикаться», – не важно, что середина ноября. В общем, если у вашей девочки билась хоть маленькая творческая жилка, то вот теперь она зачахла.
– Я устала прикидываться девочкой, на самом деле я – Усталый Старый Клоун, который не может никого рассмешить и обрадовать, все меня ненавидят и кидаются огрызками, я ни на что не гожусь. И даже ты меня бросишь в конце концов, я чувствую. И я, как старая кляча, лягу в борозде и умру, умру.
И я так несчастна!..
Тут она вполне может заплакать.
А вы тогда подойдите, обнимите сзади, возьмите за подбородок, поверните ее несчастное лицо к зеркалу (только аккуратно – вывихнутая челюсть ее, конечно, отвлечет, но не развеселит) и скажите:
– Посмотри, ты у меня самая красивая девочка в мире, самая молодая и талантливая. Кто не видит, тот дурак, но на самом деле все об этом знают, просто стесняются тебе говорить слишком часто. И я тебя люблю.
И все такое. И немедленно докажите делом.
Но этого недостаточно, как минимум на неделю вам придется забросить любовниц и прочие развлечения и заняться успокоением вашей девочки. Выгуливайте, кормите, балуйте. И о себе не забывайте, держитесь в тонусе. Вполне вероятно, что существенная часть ее скорби вызвана тем, что прельстилась каким-нибудь красавчиком, который даже не смотрит, а дома у нее только это замшелое чудовище. И я не про кота…
А к концу ноября выпадет снег, девочка переоденется в шубку, начнет готовиться к Новому году, покупать подарки, и ей станет не до цирка. Тогда можно будет выдохнуть и вернуться к прежней жизни.
Что, если вы этого не сделаете? В смысле позволите ей заиграться в Усталого Клоуна? Поначалу ничего страшного – ну, впадет она в легкий запой, потратит лишнего, трахнет сгоряча какого-нибудь бедного мальчика, – не ужас. Ужас, в общем. Ужас в том, что она постепенно убедит сначала себя, а потом и вас, что так оно и есть: и старая, и некрасивая, и бездарная. И однажды вы проснетесь и подумаете: «Ну и на кой мне этот мрачный Усталый Клоун вместо девочки?!» И уйдете. И будете, как дурак, без жены. Разве хорошо?
Вот я прихожу домой после трудного дня, и оказывается, что у кошек блохи, у мужа отит, и по всему выходит, что ночью мне не заснуть. Вы знаете, чем отличается крупный болеющий мужчина от крупной болеющей женщины (кроме всего прочего)? Как правило, женщина в минуты острого приступа орет басом, а мужчина тоненько и погано пищит. Плюс кошки, которых настиг шок от противоблошиного ошейника.
Первым был сражен кот. Он залез на стол и описался. Я привычно взяла его за шкирку и тщательно вытерла им лужу – такое у меня наказание. Но насторожила общая вялость его организма. Кот просто таращил огромные зрачки и пускал слюну, не делая попыток оправдаться. Он вообще глазастенький и слюнявится часто, но тут до меня дошло, и я сняла с него ошейник. К утру зрачки стали реагировать на свет, морда подсохла, кот, правда, попытался есть землю и показательно разбил мой самый лучший горшок, но в целом все наладилось.
Что, если вы этого не сделаете? В смысле позволите ей заиграться в Усталого Клоуна? Поначалу ничего страшного – ну, впадет она в легкий запой, потратит лишнего, трахнет сгоряча какого-нибудь бедного мальчика, – не ужас.
Через пару дней я купила другую пару ошейников. Кот сказал: «Господи, наконец-то меня больше не грызут за попу» – и уснул на сутки, а вот кошка приняла эстафету и начала пускать слюни и трястись мелкой дрожью. Что интересно, зрачки у нее при этом были нормальные. И вот кот в обмороке, кошка бьется в судорогах, муж пищит, у меня как назло поднимается температура до 38.
А завтра презентация моей первой книги. Это не страшно, я пью антибиотики и обезболивающие, и утром все бы ничего, но компьютер грузится удивительно быстро, Интернет летает и стрелка часов носится по кругу, и вдруг оказывается, что только я – плыву… Но все происходит, я возвращаюсь домой, засыпаю, просыпаюсь и выхожу на кухню. А там, а там…
А там прошел Мамай, и не один, а с Папаем, и оба морячка ходили туда и сюда. Все перевернуто и усыпано мертвыми блохами, и забрызгано капельками кошачьей крови, и мерзость кругом, гниль и плесень, а плита волосатая. И я тогда говорю мохитосу: «Мы умираем, конечно, но мы не должны умереть в дерьме, я не могу здесь находиться. Давай ты помоешь посуду, а я все поверхности, и как-нибудь спасемся». А он отвечает: «Нет, я слаб». И я начинаю не то что орать, а петь прекрасным и ужасным голосом, и при этом разбираю плиту, и чищу ее, и все столы, стулья, раковины и все-все, что вижу, я чищу. А он тогда встает, надевает трусы и кричит: «Это я, я не могу здесь находиться, я ухожу!» Чисто Лев Толстой! И я прикидываю, что какая же, господи, морока, выписывать потом его тело из Астапово, и говорю: «Прости, прости. Я не права. Прости». И он тут же снимает трусы и ложится, а я – я что, я кормлю кошек и начинаю мыть пол.
А он тогда встает, надевает трусы и кричит: «Это я, я не могу здесь находиться, я ухожу!»
И совсем уже потом, когда, прополоскав тряпку, возвращаюсь на кухню, он говорит: смотри. И я вижу, что котик через всю комнату длииииннно наблевал завтраком. «Ах ты умница моя, заинька, – говорю, – я сейчас все уберу». И убираю, конечно.
А потом принимаю душ, надеваю черное платье, белую кофточку, красные бусы и еду в кафе. Встречаюсь с подругой, мы пьем шоколад, она говорит: «Ой, у меня такое… Лучше ты сначала расскажи». И я рассказываю: отит, блохи, два шока, температура 38, презентация, морячки, Астапово и кот наблевал. «А-а, – говорит подруга, – ты опять меня сделала. У меня в таком случае все нормально».