Быть может, я перестарался, убеждая вас в том, что одурачить осу, по всей видимости, нетрудно. В вас могло зародиться подозрение, почти противоположное тому, какое испытывал мой преподобный корреспондент. Если зрение у насекомых такое слабое, а осы — и впрямь простофили, зачем тогда орхидее утруждать себя, делая свой цветок настолько похожим на осу? Ну, вообще-то зрение у ос не всегда так уж ни на что не годится. Бывают ситуации, в которых, судя по всему, осы видят вполне неплохо: скажем, когда они определяют местонахождение своей норки после продолжительной ночной охоты. Тинберген изучал это на примере роющей осы Philanthus, называемой также пчелиным волком. Он ждал, когда оса заберется к себе в норку, и поспешно, пока она не вылезла, размещал у самого входа какие-нибудь «ориентиры» — допустим, веточку и шишку. Затем отходил в сторону и ждал, когда оса вылетит. Дождавшись, он видел, как она делала в воздухе пару-тройку кругов, будто бы мысленно фотографируя местность, после чего улетала за добычей. Во время ее отсутствия Тинберген передвигал веточку и шишку на несколько футов. Когда оса возвращалась, она не находила свою норку, а вместо этого пикировала в песок — в точку, расположенную относительно веточки и шишки точно так же, как прежде вход. Да, в каком-то смысле осу опять «одурачили», но на сей раз мы вынуждены отдать должное ее зрению. Похоже, она и в самом деле «мысленно фотографировала местность», когда кружила над норкой, перед тем как улететь. По-видимому, она распознала образ, или «гештальт», веточки с шишкой. Тинберген многократно повторял этот опыт, используя различные ориентиры — например, гирлянды из шишек, — и всегда с неизменным результатом.

А вот эксперимент, который провел ученик Тинбергена Герард Берендс и результат которого разительно отличается от фабровской «стиральной машины». Объектом для Берендса служил вид роющих ос (изучавшийся также и Фабром) Ammophila campestris. Эта оса необычна тем, что является «регулярным снабженцем». По большей части роющие осы заполняют свою норку провизией, откладывают яйцо, а затем запечатывают вход, предоставляя юной личинке питаться самостоятельно. Ammophila же поступает иначе. Она, подобно птице, ежедневно возвращается к норке, проверяя, все ли у личинки в порядке, и снабжая ту пищей по мере необходимости. Все это само по себе не так уж примечательно. Однако каждая самка Ammophila всегда занимается двумя-тремя норками одновременно. В одной из них находится относительно крупная, почти выросшая личинка, в другой — маленькая, недавно отложенная, а в третьей, допустим, личинка промежуточного возраста и средних размеров. Мать ухаживает за ними сообразно их потребностям в пище, которые, естественно, различаются. В серии трудоемких экспериментов, включавших в себя и обмен содержимым между норками, Берендс сумел показать, что осы-матери действительно учитывают индивидуальные пищевые потребности каждого гнезда. Это выглядит разумным, но Берендс обнаружил, что это вместе с тем и неразумно, причем неразумно в очень странной, инопланетной манере. Каждое утро осиная мать первым делом обходит с инспекцией все свои действующие норки. Интересует ее исключительно состояние каждого гнезда на момент утреннего обхода, и именно этим состоянием определяется ее запасающее поведение на весь оставшийся день. После утренней инспекции Берендс мог менять содержимое гнезд местами столько раз, сколько ему заблагорассудится, — на запасающем поведении мамаши-осы это никак не отражалось. Она как будто бы включала свой гнездооценивающий прибор только во время утреннего обхода, а на остаток дня выключала, экономя электричество.

С одной стороны, из этой истории следует, что в голове у осы имеется сложное оборудование для подсчетов, измерений и даже вычислений. Теперь в самом деле становится нетрудно поверить в то, что обмануть осиный мозг можно только тщательно выверенным сходством цветка орхидеи с самкой осы. Но, с другой стороны, опыт Берендса указывает на наличие у ос как некой склонности к избирательной слепоте, так и некоторой недальновидности — вполне в духе эксперимента со «стиральной машиной», — позволяющих поверить и в то, что самого грубого сходства между орхидеей и самкой будет вполне достаточно. Главный урок, который нам следует извлечь из всего этого, таков: никогда нельзя подходить к оценке подобных явлений с человеческой меркой. Никогда не говорите сами и не воспринимайте всерьез того, кто говорит: «Не могу поверить, будто то-то и то-то возникло путем постепенного отбора». Этой разновидности заблуждения я дал название «убеждение личным недоверием». Из раза в раз обращение к такой аргументации оказывается на поверку интеллектуальным аналогом наступания на банановую кожуру.

Вот довод, который я подвергаю здесь критике: «Плавная эволюция того-то и того-то не могла иметь места, поскольку „очевидно“, что то-то и то-то, чтобы вообще как-то функционировать, должно быть совершенным и целостным». До сих пор в своих возражениях я напирал на тот факт, что осы и прочие животные видят мир совершенно иначе, чем мы, и что в любом случае даже нас с вами нетрудно одурачить. Но теперь я собираюсь изложить и другие аргументы, даже еще более убедительные и более общие. Давайте по отношению к таким устройствам, которым, чтобы хоть как-то работать, необходимо быть совершенными, будем использовать термин «хрупкий». Таковы, по мнению моего корреспондента, подражающие осам орхидеи. На самом деле подыскать безоговорочно хрупкий механизм довольно трудно, и я нахожу это показательным. Самолет не хрупок, потому что, хотя мы и предпочли бы доверить свои жизни такому «Боингу-747», все мириады составных частей которого работают абсолютно исправно, в действительности, даже лишившись наиважнейших деталей своей оснастки — например, одного или двух двигателей, — он все равно будет лететь. Микроскоп не хрупок, поскольку даже в плохонький, дающий расплывчатое и тусклое изображение микроскоп разглядывать маленькие объекты все же лучше, чем вовсе без него. Не является хрупким и радио: в каком-то смысле оно не лишено недостатков, так как качество сигнала может падать, а звуки — становиться металлическими и искаженными, но вы все равно сумеете разобрать смысл передаваемых слов. Я десять минут стоял, уставившись в окно, пытаясь подобрать хотя бы один действительно удачный пример хрупкого приспособления, созданного людьми, и единственное, что пришло мне в голову, — это арка. Она определенно близка к тому, чтобы называться хрупкой в этом смысле: когда две ее стороны уже соединены, арка обладает большой прочностью и устойчивостью, но пока стороны не соединены, ни одна из них не будет стоять вообще. Чтобы построить арку, нужно использовать какие-то подмости, обеспечивающие временную поддержку до тех пор, пока вся конструкция не будет готова. Затем их можно убрать, а арка останется крепко стоять на долгие времена.

В человеческих технологиях нет ничего, что в принципе не позволяло бы устройству быть хрупким. Инженеры вольны проектировать на своих чертежных досках такие механизмы, которые, не будучи полностью готовыми, не смогут работать вообще. И тем не менее даже в области технологий найти подлинно хрупкий аппарат не так-то просто. Думаю, что по отношению к живым аппаратам это справедливо в еще большей степени. Давайте посмотрим на некоторые якобы хрупкие приборы из мира живой природы, которые креационистская пропаганда так любит использовать в качестве примеров. История с орхидеей и осой — только частный случай восхитительного явления мимикрии. Многие животные и некоторые растения получают преимущество благодаря своему сходству с другими объектами — зачастую с другими животными или растениями. Мимикрия может как положительно, так и отрицательно влиять практически на любой аспект жизнедеятельности организмов: добывание пищи (тигры и леопарды, подкрадывающиеся к своим жертвам, почти что невидимы в испещренном солнечным светом лесу; рыба-удильщик похожа на морское дно, лежа на котором она привлекает добычу при помощи длинной «удочки» с приманкой, напоминающей червяка; самки светляков, эти «роковые женщины», имитируют световые брачные сигналы других видов, заманивая таким образом самцов, чтобы съесть их; аспидонт подражает другим видам рыб, являющихся чистильщиками для более крупной рыбы, и, получив привилегированный доступ к своим «клиентам», отъедает куски от их плавников); избегание опасности быть съеденным (животные, рискующие стать добычей хищников, на различный лад прикидываются древесной корой, прутиками, сочными зелеными или сухими опавшими листьями, цветками, шипами роз, слоевищами водорослей, камнями, птичьими экскрементами, а также другими животными, заведомо ядовитыми или опасными); отвлечение хищников от молоди (шилоклювки и многие другие птицы, гнездящиеся на земле, своими позами и походкой изображают, будто у них сломано крыло); обеспечение заботы о будущем потомстве (яйца кукушек воспроизводят специфическую окраску яиц вида-хозяина; на боках у самок некоторых видов рыб, вынашивающих икру во рту, есть узор, напоминающий икринки и служащий для привлечения самцов, чтобы те набрали себе в пасть настоящую икру и заботились о ней).