Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я столь же быстро, но с рассеянным взором кивнул.
— «Понимаете…» — повторил он за собой иронически. Я еще в прошлый раз заметил, что ему нравится слегка ерничать над собеседником.
Кабинет у него оказался почти пустым: стол, кресло и стул, шкаф, окно без занавески, вид на бетонную стену.
Я ожидал, что тут будут какие-нибудь… не знаю, колбы и прочие склянки. Нет, только пустой стакан на черном столе.
Платон Анатольевич сел как-то странно: на табуреточку у подоконника, оставив пустым кресло возле стола — на котором сидеть по праву должен был он, а не я.
Нерешительно оглядевшись в поисках кушетки или хотя бы коврика, я услышал повелительное:
— Садитесь-садитесь.
Кресло показалось каким-то шатким, я специально держал спину прямой, потому что был уверен: если паду на спинку — завалюсь и грохнусь.
— Ну-с? — спросил Платон Анатольевич, явно пародируя кого-то, но безо всякого лукавства в глазах.
Стараясь удерживать равновесие и оттого расширив глаза, я безмолвно смотрел на хозяина кабинета.
Неожиданно он скорчил уморительную гримасу — спустя секунду я понял, что это Платон Анатольевич изобразил меня.
— Вас не пучит? — спросил он мрачно, стремительно сменив выражение лица.
— У меня есть несколько вопросов, — нашелся наконец я.
— Слушаю вас, — отозвался он. В ответе его почему-то послышалось не столько раздражение на бестолкового гостя, сколько усталость от самого себя, мучимого желанием сострить на любой жест нового собеседника и изначально находящего любую собственную остроту пошлой.
Мне даже показалось, что он уже раскаивается в том, что усадил меня в собственное кресло.
— Эти недоростки — вы знаете, в чем они виноваты? Откуда их взяли?
— Нет-нет-нет, — отмахнулся он. — Это вообще не мое дело.
— Как давно вы занимаетесь этими вещами? — быстро спросил я, чтобы перевести разговор на другую тему, а то он вообще мог перестать разговаривать.
Профессор вздернул бровь, тут же раздумал вульгарно острить по поводу «этих вещей» и спокойно сказал:
— Вообще я занимаюсь другими вещами, насколько помню, в прошлый раз я попытался более-менее внятно это изложить. Впрочем, вы наверняка интересуетесь в более конкретном разрезе, а именно: как давно я имею дело с детьми, склонными к насилию. Отвечаю: давно. Время от времени, и не сказать, что с какими-то определенными целями, меня вызывали… Куда надо. И я общался. Результат всегда был более-менее понятен: отягощенные социальными проблемами те или иные психические отклонения.
— И только в том случае, которым вы занимаетесь сейчас, это не так?
Платон Анатольевич пожал плечами и промолчал.
— Говорят… И пишут часто… о таких подростках, которые называются индиго, — начал я.
— Вы всю эту галиматью про индиго забудьте раз и навсегда, — тряхнув волосами и скривив красивый рот, прервал меня Платон Анатольевич. — Нет никаких индиго. Есть биология, химия, физика. Индейцы есть, индейки, индюки… ингредиенты, инсинуации, инсталляции… Индира Ганди была, но ее сожгли и развеяли. А индиго нет и не было никогда.
— У тех подростков, с которыми я работаю сейчас, — сказал Платон Анатольевич, чуть подрагивая красивой щекой, — есть общие родовые черты: повышенный уровень стрессовых гормонов и высокая активность в области миндалин и передних отделов гиппокампа головного мозга. Какие гены за это отвечают — я не знаю. Но пытаюсь разобраться. И вообще меня это волнует куда больше, чем… Вы ведь пришли ко мне подтвердить свои мистические опасения? Человек и его грешная суть, очищение, светопреставление и так далее. Мистика, знаете, это что-то вроде онанизма. Идите куда-нибудь в поэтический кружок, где незамужние дамы и… Вот туда.
В соседней комнате что-то громко упало.
— Ты опять куришь дома? — раздался высокий женский голос. — Ну сколько можно?
Платон Анатольевич встал и резко захлопнул форточку. Потом опять ее открыл. Потом повернулся и сказал лязгающим, нетерпеливым голосом:
— Знаете, вам пора.
И сделал такое движение, словно собирался поднять меня за шиворот, но с трудом сдержался.
«…а чем черт не шутит? — думал я. — Кстати, да, чем?»
Некоторое время безуспешно пытался разрешить еще и этот вопрос, но оставил на потом, разыскивая в мобильных контактах Слатитцева.
Нестерпимо хотелось поиздеваться, услышав его вязкий, как зубная паста, и даже зубной пастой, казалось, пахнущий голос.
— Помоги, товарищ, — попросил его я, смирив себя.
Никакой он мне, конечно, не товарищ, просто я не помню, как его зовут.
Слатитцев меня сразу узнал по голосу, но сначала сделал вид, что не в курсе, с кем имеет дело, а затем, поняв, насколько мне все равно, какой он там делает вид, все-таки заговорил нормально.
— Я хочу повстречаться с Шаровым, — признался я.
— Дел у него других нет, — процедил Слатитцев, но в интонации слышалось, что он больше озадачен вопросом, чем раздосадован.
— Ну что, мне тогда через секретариат обратиться? — спросил я громко и следом, одними губами, десять раз подряд неслышно оскорбил Слатитцева всеми мыслимыми ругательствами.
— Что ты там шепчешь? — спросил он, напрягая свое белое ухо.
— Через секретариат обратиться? — повторил я.
— Зачем ты нужен Шарову? — спросил он.
— Хочу узнать его ближе, — печально признался я.
— С чего ты взял, что он будет с тобой говорить? — цедил Слатитцев.
— Вот ты и спроси, — сказал я.
Слатитцев, видимо, раздумывал. С одной стороны, проще всего меня было запустить через секретариат — и забыть. С другой — мало ли что тут?.. недоростки эти кровавые… ничтожество, опять же, которому по непонятным причинам повезло, я… И вся эта до сих пор непонятная Слатитцеву история может как-то разрешиться без него, а в итоге я ничем ему не буду обязан…
— Я подумаю, — сказал наконец Слатитцев.
— Попробуй, — не сдержался я.
Тот предпочел сделать вид, что не услышал меня.
Перезвонили мне, впрочем, уже вечером.
— Здравствуйте, с вами говорят из Администрации президента. Готовы принять звонок?
— Всегда готов. Звоните.
— Соединяю, — равнодушно сказали мне.
В трубке было слышно, как знакомый голос кому-то что-то выговаривал — судя по четкости речи, тоже по телефону, но по-другому.
Потом голос умолк, и в моей трубке возникло раздраженное дыхание.
— Слатитцев, ты, что ли? — опередил я.
Сам при этом думал: а вот если он звонит жене по городскому, ей тоже сначала сообщает телефонистка, что сейчас с ней будут говорить из Администрации президента? Или у Слатитцева нет жены?