она произнесла это вслух, однако слова остались заперты в ее мозгу – но не из-за каких-то бляшек и клубков. Она просто не могла их выговорить.

Элис представила свое имя на надгробии рядом с могилой сестры. Лучше бы ей умереть, чем потерять рассудок. Она подняла голову и посмотрела в глаза Джона. Он терпеливо ждал ответа. Как сказать ему о своей болезни? Он любил ее ум. Разве он сможет любить ее такой? Она перевела взгляд на памятник Энн.

– Просто у меня был плохой день.

Она бы умерла, но не призналась.

* * *

Элис хотела убить себя. Спонтанные мысли о самоубийстве приходили внезапно и одолевали, заставляя забыть обо всем, загоняя в угол. Но она не хотела умирать. Она по-прежнему уважаемый профессор психологии Гарвардского университета. Она еще может читать, писать и использовать ванную по назначению. У нее еще есть время. И она должна рассказать обо всем Джону.

Она сидела на диване, обхватив колени, и у нее было такое чувство, что ее вот-вот вырвет. Джон замер на краешке кресла с подголовником.

– Кто тебе это сказал? – спросил он.

– Доктор Дэвис, невролог из Массачусетской больницы.

– Невролог. Когда?

– Десять дней назад.

Он отвернулся и стал крутить на пальце обручальное кольцо, будто рассматривая картину на стене. Элис задержала дыхание и ждала, когда он снова на нее посмотрит. Может быть, он уже никогда не будет смотреть на нее как прежде. Она сильнее сжала руками колени.

– Он ошибся, Эли.

– Не ошибся.

– С тобой ничего такого не происходит.

– Нет, происходит. Я стала забывать разные вещи.

– Каждый что-то забывает. Я всегда забываю, куда положил очки. Этот твой доктор тоже скажет, что у меня «альцгеймер»?

– То, что происходит со мной, ненормально. Это не просто проблема с очками.

– Хорошо, ты стала забывчивой, но у тебя менопауза, ты испытываешь стресс, смерть отца, вероятно, всколыхнула те чувства, которые ты испытала, потеряв маму и Энн. У тебя, наверное, депрессия.

– Нет у меня никакой депрессии.

– Откуда ты знаешь? Ты клиницист? Тебе надо было поговорить с твоим врачом, а не с этим неврологом.

– Я говорила.

– Расскажи, что именно она сказала.

– Она не считает, что это менопауза или депрессия. На самом деле у нее не было объяснения. Она думала, что я не высыпаюсь, и хотела подождать и встретиться со мной через два месяца.

– Видишь, ты просто не бережешь себя.

– Она не невролог, Джон. Я прекрасно высыпаюсь. И это было в ноябре. Это было два месяца назад, и лучше не стало. Стало хуже.

Элис просила мужа поверить в то, во что сама не хотела верить месяцами. Начала она со случая, о котором он уже знал.

– Помнишь, я не поехала в Чикаго?

– Это могло случиться и со мной, и с любым из наших знакомых. У нас сумасшедший график.

– У нас всегда был сумасшедший график, но я никогда не забывала сесть на самолет. Я не просто забыла, когда мой рейс, я абсолютно забыла о конференции, на подготовку к которой потратила весь день.

Он ждал. У нее были тайны, о которых он не знал.

– Я забываю слова. Я напрочь забыла тему лекции, пока шла от кабинета к аудитории. В полдень я не могу понять значение слов, которые утром вписала в свой ежедневник.

Она читала его мысли. Переутомление. Стресс. Страхи. Нормально, нормально, нормально.

– Я не приготовила пудинг на Рождество, потому что не смогла. Я не смогла вспомнить ни строчки из рецепта. Он просто стерся из памяти, а ведь я готовила этот десерт без рецепта еще с тех пор, как была девчонкой.

Она представляла неопровержимые доказательства против самой себя. Для суда было бы достаточно. Но Джон любил ее.

– Я стояла напротив «Найниса» на Гарвард-сквер и не имела ни малейшего представления, в какой стороне мой дом. Не могла понять, где нахожусь.

– Когда это было?

– В сентябре.

Она пробила стену молчания, но не решимость Джона доказать ей, что она здорова.

– И это не все. Я с ужасом думаю о том, что забыла о чем-то и даже не заметила этого.

У Джона изменилось выражение лица, как будто он обнаружил на своих пленках РНК нечто, потенциально имеющее значение, что-то вроде пятен в тесте Роршаха.

– Жена Дэна, – сказал он, больше обращаясь к себе, чем к Элис.

– О чем ты?

Стена дала трещину. Она видела это. Сейчас он все поймет, и от его убежденности не останется и следа.

– Мне надо кое-что почитать, а потом я хочу поговорить с твоим неврологом.

Не глядя на Элис, он встал и пошел в свой кабинет. Она сидела на диване одна, обхватив руками колени, и чувствовала, что ее вот-вот вырвет.

Февраль 2004 года

Пятница:

Принять утренние лекарства V

Собрание факультета, 9:00, комната 545 V

Ответить на имейл V

Класс «Мотивации и эмоции», 13:00, Научный центр, аудитория «Б» (лекция «Гомеостаз и манипуляции») V

Встреча с консультантом-генетиком (информация у Джона)

Принять вечерние лекарства

Консультант по генетике Стефани Аарон принимала пациентов отделения нарушений памяти Массачусетской больницы. У Стефани были изогнутые дугой брови, отчего лицо казалось очень открытым, и черные волосы до плеч. Она приветствовала их теплой улыбкой.

– Итак, расскажите, почему вы здесь, – начала Стефани.

– Недавно моей жене сказали, что у нее болезнь Альцгеймера, и мы бы хотели, чтобы ее обследовали на предмет мутации генов ААР, PS-один и PS-два.

Джон сделал свою домашнюю работу. Последние недели он провел, с головой закопавшись в книги по молекулярной этиологии Альцгеймера. Блуждающие протеины, порождаемые этими тремя генами, известны как виновники ранней болезни Альцгеймера.

– Элис, расскажите, чего вы ждете от этих тестов? – спросила Стефани.

– Ну, по-моему, это разумный способ подтвердить мой диагноз. Конечно, есть еще биопсия мозга и аутопсия.

– Вы считаете, что ваш диагноз может быть ошибочным?

– Мы думаем, что это очень даже возможно, – сказал Джон.

– Хорошо, давайте сначала рассмотрим, что будет означать для вас отрицательный ответ. Эти мутации генов проникающие. Если обследование даст положительный результат на мутации АРР, PS-один и PS-два, я скажу, что это надежное подтверждение вашего диагноза. Но если мы получим отрицательный ответ, все будет сложнее. Мы не сможем уверенно интерпретировать, что это означает. Примерно у пятидесяти процентов людей с ранним «альцгеймером» нет мутации этих трех генов. Но это не говорит о том, что у них нет этой болезни или что их болезнь не носит генетический характер. Дело в том, что нам пока неизвестно, в каком гене происходит мутация.

– Разве это не десять процентов у людей ее возраста? – спросил Джек.

– Для этой группы процент немного снижен, это правда. Но если результат обследования будет негативным, мы, к сожалению, не сможем уверенно сказать, что у нее нет этой болезни. Есть вероятность, что Элис просто принадлежит к меньшему проценту больных ранним «альцгеймером», у которых мутация проходит в еще не установленном гене.

Это казалось более чем правдоподобно, если прибавить еще и мнение