И в то же время отрезанная от внешнего мира бетонной стеной территория ассоциируется с чем-то знакомым. В памяти всплывает слово «воля». А нахождение здесь — «отбывание наказания». Девочка нутром чует, что этот непонятный мёртвый город больше всего напоминает ей тюрьму.

Больше она ничего не понимает. Возможно, ей всё объяснили, но это было на русском языке. Она не поняла ни слова. Раз по двадцать на дню девочка говорит: «Вы что, издеваетесь надо мной?! Вечная, вечная, вечная зима в России. Пройди хоть миллион лет, хоть сто миллионов лет, здесь вечная зима. Чёрт, как холодно!»

Она громко, монотонно бранится по-японски и идёт в комнату с печкой.

Девочка может свободно перемещаться по зданию. Дверь в её спальне не заперта. Она не сидит на цепи. На ногах нет стальных кандалов. Её бесит эта свобода. Она понимает, что её ни во что не ставят, и что с того? Бежать?

Но ей не хочется создавать себе лишние проблемы.

Она спускается на первый этаж. Она уже хорошо ориентируется в здании. Вероятно, и остальные дома здесь построены по тому же типу. Такое чувство, будто строили общежитие для проживания нескольких десятков человек. Общежитие или лагерь для бездарностей, которые только и могут, что тренироваться. Интуиция её не подвела. Этот мёртвый город появился на свет в пятидесятых годах, а до 1991 года просто обозначался номером. Один из тех городков, которых не найдёшь на карте. Зона вокруг военной базы или военного городка, а их было немало в бывшем Советском Союзе. Посещение этих территорий строго ограничивалось представителями власти и военными, а обычные советские граждане и не подозревали об их существовании. Даже в соседних городах о них не знали. Военная тайна сохранялась без малого сорок лет, пока городки не утратили стратегического значения и не были заброшены.

Девочка жила в бывшей казарме.

Город, которого не было на карте… мёртвый город. Однако старик, похитивший девочку, и прежде знал о нём.

Старик жил в этом мёртвом городе вместе с девочкой. Она не знала, живёт ли он в том же доме, что и она, но он часто сидел с ней за одним столом. К тому же раз в неделю он приносил камеру в её комнату, чтобы снять видео. Вероятно, он шантажировал её отца, а с помощью видео показывал, что заложница по-прежнему жива. Каждый раз, когда на неё нацеливался объектив камеры, девочка начинала кричать: «Отец, вытащи меня отсюда», «Что ты там медлишь, идиот!», «Дай ему сто миллионов. Ради этого ограбь хоть Японский государственный банк. Ты же якудза! Вы надо мной издеваетесь, что ли? Спаси свою дочь!»

Старик, закончив съёмку, что-то говорил девочке по-русски: «Последнее время только и болтают о том, что япошки убили русских», «Ведь он любит тебя», «Ну, если он перейдёт на мою сторону, это принесёт ему деньги».

Съёмка проходила где-то раз в неделю. Девочка не считала дни. Она даже и представить не могла, что её продержат здесь так долго. Уже на четвёртый или пятый день она поняла, что ей уже наплевать, пятый день, четвёртый или третий. Лишь одно её раздражало: она не могла проверить, когда у неё день рождения. Может, ей исполнилось уже двенадцать лет, но она этого не знала. А может быть, и на это тоже ей было плевать.

Переходный… неопределённый возраст.

Однако по некоторым событиям можно было вести счёт. Приблизительно два-три раза в неделю старик обедал вместе с ней. Кроме старика здесь жили и другие люди. В этом мёртвом городе были жители, и все они, как правило, ели за одним столом. За кухню отвечала старуха. Крепкая, толстозадая, в очках с толстыми линзами. Она три раза в день готовила еду и присматривала за девочкой. Две женщины среднего возраста, очень похожие на старуху, видимо её дочери. Лысый мужчина среднего возраста, видимо сын. Однако вряд ли они были родственниками старика, старик со старухой не были похожи на мужа и жену.

Но в мёртвом городе они все сидели за одним столом. За этим же столом оказалась и девочка. По возрасту она годилась старику во внучки.

Словно бы семья сидела за одним столом.

Уха, копчёная кета, борщ, пельмени, кислый чёрный хлеб.

Часто на стол выставляли маринованные грибы.

За столом девочка сверлила взглядом остальных.

В ответных взглядах не было агрессии. Все сохраняли спокойствие.

А старик вообще улыбался, поглядывая на неё.

«От вас несёт чем-то жутким, — говорила девочка. — Вы что, призраки?» — спрашивала она по-японски.

«Ты хочешь добавки?» — переспрашивала её по-русски старуха.

Старуха готовила еду не только для девочки и остальных. Она готовила на кухне много еды, которая предназначалась не людям, а собакам. После того как этот город был забыт Советским Союзом и на долгое время оставался безлюдным, в нём вновь появились жители — и несколько десятков собак.

Собак держали на улице в специальных вольерах.

В регионе с холодными зимами в собаках воспитывали стойкость характера, чтобы они не потеряли боевого инстинкта. Старуха на кухне постоянно варила собачий корм из баранины. С другой стороны здания в подполе хранились большие запасы мороженой баранины. Их доставали раз в два дня, чтобы приготовить корм. Ноги, головы, плёнки, жир. Мясо варили с приправами, как делают в Средней Азии. Собак кормили таким мясом, чтобы сохранять в них дикий нрав, чтобы собаки не забыли вкуса мяса.

Так они без сомнений будут атаковать цель.

Старуха готовила «русскую собачью еду».

А ещё собакам давали молоко.

Из гостиной на первом этаже, где стояла печка, девочка наблюдала за тем, как кормят собак. С расстояния в десять с лишним метров. Окно в комнате немного запотело от тепла; проведя тремя пальцами правой руки по стеклу, она смотрела сквозь прозрачные полоски, пристально, не шевелясь. Как только собаки начинали лаять, она знала: время пришло. В гостиной никого не было, значит, все пошли кормить собак. Собаки лаяли: «Гав, гав!» Она смотрела туда, откуда доносился лай. Женщины средних лет вдвоём тащили кастрюлю с молоком. В таких больших серебристых кастрюлях обычно готовят в школе. Видимо, в собачьем меню было написано: «молоко».

Собаки громко лаяли: «ДАЙ. ДАЙ НАМ МОЛОКА!»

Выпущенные из клетки, собаки мчались стремглав. От псов поднимался белый пар, по мордам текли белые капли молока. Девочка думала: «Вы тоже русские. Будете жрать что угодно, чтобы утолить голод, — собаки русских люмпенов».

Всё было слишком белым. Их дыхание. Их слюна.

«Идиоты!»

И цвет вокруг будто замёрз.

Но девочка не переставала наблюдать за ними через стекло. Про себя она продолжала ругаться, но понимала, что заложнице вроде неё всё равно больше нечем заняться. Поэтому она смотрела на собак. Сначала их покормят, а потом они будут заниматься на площадке. Занятие. Собачьи спортивные соревнования. Может, это тренировка перед спортивными соревнованиями, предположила девочка. По утрам у них всегда двухчасовое занятие — тренировка.