Дорога бежала навстречу, стелилась под тяжелые траки гусениц. Солнце стояло высоко и, казалось, соревновалось с мотором, кто из них погорячее нагреет боевую машину. Встречный ветерок, как полотенце, насухо вытирал шершавое загорелое лицо, шею, сушил губы.

— Эх, кваску бы хлебнуть! — не выдержал механик-водитель Клим Тимофеев, облизывая обветренные губы. — Мочи нету, так все внутри у меня пересохло.

— А может, пивка кружечку? — тут же откликнулся певучим голосом Данило. — Какого прикажете подать? Ах, не хотите!.. Тогда пиво отменяется, — согласился Новгородкин и нарочито вздохнул. — Тылы наши далеко, даже командир через биноклю не разглядит. Терпи, братуха Клим, мы воды тебе дадим.

— Я и так терплю, — ответил Тимофеев, двигая рычагами и переключая скорость на подъеме. — Только бы сполоснуть глотку, а то изнутри весь высохну. Сотворить бы привальчик на пару минут у колодца…

Григорий опустил бинокль. «Мысль неплохая», — подумал он о привале и, когда танк взобрался на хребтину взгорья, осмотревшись, сказал:

— Клим, видишь справа за деревцами сруб? Чеши туда. Где люди живут, там и вода всегда рядом.

Спустившись с взгорья, Тимофеев лихо развернул танк и подвел грузную машину по дорожке к хрупкому частоколу. Григорий высунулся из верхнего люка:

— Эй, кто живой есть в доме?

Хлопнула дверь, и на крыльце показалась седая сгорбленная старуха с темным платком на плечах. Она издали спросила:

— А вы кто будете?

— Тю, бабуся! Разве немцы по-русски говорить станут?

— Кто его знает, сынок, стара я стала…

— Колодец здесь имеется? Нам попить бы водицы, да и с собой взять.

— Воды не жалко, — засуетилась старуха, — колодец во дворе, за избою. Проходите. Там и ведерко… А я вам молочка принесу. Парное молочко. Только подоила корову…

Она вынесла объемистый глиняный кувшин, прижимая его руками к впалой груди.

— Испейте.

— Спасибо, мамаша!

Танкисты повеселели. Кувшин переходил из рук в руки. Данило Новгородкин, отдав посудину радисту, вытер тыльной стороной ладони губы.

— Вот это заправочка!

Вдруг раздался предостерегающий выкрик:

— Фашистские танки! Впереди на дороге!.. Четыре штуки!..

Экипаж мигом вскочил в боевую машину. Тимофеев включил мотор, и танк задрожал, как конь перед стартом. Григорий рассматривал в бинокль немецкие машины. Квадратные башни, короткоствольные пушки. На бортах белые кресты. Они шли одна за другой на небольшом расстоянии.

— Вызывай штаб бригады, — велел Кульга радисту, потом скомандовал Новгородкину: — Орудие к бою! Бронебойными!

Поправив левой рукой наушники, Скакунов передавал в штаб:

— «Орел», «Орел»! Я — «Чайка»!.. Да, да… Прием. Даю координаты.

Вдруг по броне кто-то настойчиво стал стучать. Кульга выглянул из люка. Возле танка стоял седой старик с двустволкой в руке.

— Сынки, не лезьте на рожон! Их вона четыре штуки… Сомнут в единый раз! Я тута все дороги знаю, давайте уведу в лес… Переждете, а потом и махнете к своим.

— Драться будем, отец, — ответил старшина, — а не прятаться по кустам.

— Погодь, служивый! Пуля — она дура, не подставляй башку. На войне и прятаться не зазорно, и отступать иногда надобно. Когда с французами бились, так до самой Москвы допустили… Ты на меня за обидные слова не серчай…

— Все правильно сказал, папаша. Все так и есть! — и попросил: — А теперь уходи подальше, а то зацепит ненароком.

Кульга не спешил закрывать люк. «Подальше от дома надо бы отойти», — мелькнула мысль, пока он оглядывал место боя, но на маневр уже не оставалось времени. Немецкие танки, грохоча и урча, приближались.

Отсюда, из-за дерева, их хорошо было видно. Грузные серые чудовища с намалеванными на боках белыми крестами мчались по дороге с приличной скоростью, уверенные в своей мощи, вздымали пыль и, как казалось Григорию, жадно хватали стальными траками, как загребущими лапами, метр за метром русскую землю. Внутри у Кульги на какое-то мгновение все остановилось, застыло в напряжении. Он первый раз видел перед собой настоящие боевые вражеские машины и остро ощутил напряжение момента, который отделял прошлое от неизвестного будущего. Один против четырех! Они, эти грохочущие и лязгающие чудища, уже отмахали полтыщи верст, побеждая и втаптывая в землю, раздавливая и сминая преграды. Отмахали по нашей земле. Что один танк может им сделать? Остановить?..

— Поголовному, — выдохнул Кульга. — Бронебойным…

Башня медленно разворачивалась, ведя темным зрачком пушечного дула за серым крестатым туловищем. Новгородкин, прильнув к прицельному приспособлению, наводил орудие. Немецкие танки показались ему чем-то похожим на те грязно-серые фанерные макеты, по которым еще недавно бил на полигоне.

— Выше бери!.. Под срез!.. Быстрей! — торопил старшина. — С учетом скорости…

Едва передний танк подошел к тому месту, где «тридцатьчетверка» несколько минут назад делала поворот к дому лесника, и на какое-то мгновение сбавил бег, словно почувствовав опасность, Кульга крикнул, подавшись вперед:

— Огонь!

Молния метнулась из ствола пушки, резко и близко около лица саданул гром. В уши ударило жаркой тугой волной, башня наполнилась едким пороховым дымом. Григорий не видел полета своего снаряда, только там, на дороге, железное туловище крестатой машины вздрогнуло, словно его хлестнуло чем-то тяжелым, и послышался глухой взрыв. Кровь пошла толчками: «Есть!» Танк сразу встал, словно натолкнулся на невидимую преграду, начал окутываться легким дымком, который густел и темнел на глазах, и через рваную рану на боку выскочили острые языки пламени.

— Попал! Попал! — чумазое квадратное лицо Данилы расплылось в улыбке. — Видали?

— Горит… Горит! Горит! — Виктор Скакунов сжался, настраивая передатчик.

Немецкие танки на какой-то миг притормозили, очевидно, выискивая противника. Четвертый, последний, попятился назад и стал разворачиваться.

— По второму! — крикнул Кульга срывающимся голосом. — Новгородкин!.. Два снаряда… Огонь!

Тимофеев стиснул рычаги управления, готовый по первому слову Кульги бросить послушную машину вперед. Минуту назад он остро чувствовал одиночество в этой железной коробке, безвыходность и обреченность. Смерть надвигалась на него четырьмя фашистскими танками. И вдруг такое! Подбитое немецкое чудище, которое жадно лизали оранжевые языки пламени, принесло облегчение — бить-то их, оказывается, можно! По всем статьям, выходит, можно!

Там, впереди, уже разворачивался на месте второй танк, яростно воя мотором и царапая землю, распуская по дороге плоскую стальную гусеницу. Башня танка вращалась, выплевывая из короткого ствола оранжевые слепящие языки огня и грома. А стальная плоская змея все сползала и сползала с зубчатых колес, пока наконец полностью не соскочила, и танк, как раненый зверь, не закружился в предсмертных муках.