Я кивнул, назвал цену – меньшую, чем для кого-либо еще. Человек поблагодарил, вновь натянул перчатки и ушел.

Тем же вечером я навестил знакомого, умелого фокусника, и раздобыл у него склянку жидкого огня. Белое перо, почти с локоть длиной, подобрал в местном грифоннике. Выкрасил его вишневым соком, жидкий огонь перелил в длинную чернильницу, потом отложил все это в сторону и занялся своей привычной работой.

В назначенный час я снял вывеску «Лавка древностей и чудес» и подготовил стол с пером и чернильницей. Мой покупатель не заставил себя ждать. Он вошел, держа за руку худенькую большеглазую девочку лет пяти. Она с любопытством и затаенным страхом озиралась по сторонам.

– Тювить-тювить-тить-тить! – залился соловьем мой глупый Птах.

Я шикнул на него и с почтением произнес:

– Здравствуйте, господин летописец! Желаете сегодня поработать? – И указал на стол.

Глаза человека чуть увлажнились, а девочка заулыбалась.

– Нет, благодарю, – ответил он. – Я просто хочу показать дочери перо феникса, котором пишу свои лучшие страницы. Она давно меня просит.

– Минуточку, сейчас я его подготовлю.

Я взял перо, хорошенько распушил его и скосил глаза на чернильницу. Мой покупатель кивнул. Он снял перчатки, обнажив сухие угольные пальцы, осторожно окунул перо до самого очина и не без дрожи достал.

Мою лавчонку озарил свет – старый чародей знал свое дело! Жидкий огонь стал плясать по измазанному вишней опахалу, вспыхивать то красным, то рыжим, то золотым. Малышка ахнула и захлопала в ладоши, а отец прижал ее к себе. И вдруг…

Вдруг раздалась громкая переливчатая трель, которую я никогда не слышал ни от одной птицы. Потом я долго подбирал слова, чтобы объяснить… Словно раскат грома, шум океана, вздох леса, стон ветра в скалах, отзвук древнего, утерянного нами мира сошлись в одном звуке. И все это издал мой Птах! Он уставился сверкающими глазками на огненное перо и неожиданно вспыхнул сам – ну что ваш факел! Его клетка распахнулась, и Птах пронесся над моей головой, потом на мгновение сел на руки оторопевшему мужчине, выхватил клювом перо и стремглав вылетел в окно.

– О-о, – только и сказал мой бедный покупатель, тяжело рухнув на стул.

– Это был феникс, папа! – радовалась девочка. – Настоящий феникс, ты видел? Папа, папочка! Посмотри на свои пальцы!

Ее отец послушно поднес к лицу руки – и можете мне поверить: они были белые, чистые, исцеленные. А у меня в голове крутилась лишь одна мысль: «Он вспомнил… все-таки вспомнил!»

Но вслух я не стал ничего объяснять, да мои гости и не спрашивали.

Что? Тот человек? Он бросил ремесло рогожника и выучился кое-каким наукам. Сказал, что увидел во всем знак свыше. Сейчас он и вправду летописец, только довольствуется гусиными перьями. А девчушка растет красавицей – уж не знаю, чья в этом заслуга: родной матери или феникса, что задел ее крылом…

Такая вот история, сударь. Поэтому клетку эту я вам продать не могу. Я даже копоть с нее не стирал. Она всегда тут висит, у окна. Звучит глупо, но я скучаю по своему Птаху и порой думаю: вдруг вернется, чем небеса не шутят… Ну, а раз дождь никак не заканчивается, может, присмотрите себе какой-нибудь зонтик?

КЛЕЙМО

– Каково тебе быть вечно юным? – спросила она.

– Не знаю, – честно ответил я. – Семьдесят лет – слишком малый срок, чтобы это понять.

Она отвела взгляд, и я тут же пожалел о своих словах. Опрометчиво, да, но я так давно не разговаривал с простыми людьми. А люди многое не понимают, они смотрят на мир через узкую щель и трогают мечту только кончиками пальцев. В мыслях тут же отпечатался Тэйен, словно я видел его вчера. Я не собирался ей о нем рассказывать: все-таки в нашем мире – мире магии и застывшего времени – есть такие вещи, которыми не стоит делиться. Но она так тщательно прикрывала ладонью морщинистые губы и прятала под платком волосы, что я не смог сдержаться.

– Послушай, – сказал я, – в тот самый первый год я очень скучал. По родителям, по тебе. Мне стали безразличны и школа, и мой глупый Дар, и то, что я уже не деревенский фокусник, а вроде как волшебник. Как только закончилась зима, я решил бежать, но меня отговорил мой сосед, парень по имени Тэйен. Вернее, поначалу я считал его парнем, а на деле ему оказалось больше четырехсот лет. Тэйену не особо давалась магия, он просто был смышленым полукровкой: его предками были фейлы или кто-то из эоли. Все его родные умерли, дом разрушили в одну из войн. Он сказал мне: будь здесь, в этих стенах. За ними ты будешь ходить по осколкам и костям. Люди – как срезанные цветы: ты можешь поставить их в хрустальную вазу и каждый час менять воду. Но вскоре сморщится один лепесток, потом упадет второй… Лица начнут меняться все чаще и чаще, и в конце концов это разноцветье начнет вызывать такую боль, что тебе не меньше воздуха нужны будут одни и те же глаза, одни и те же голоса рядом. Поэтому волшебники и живут в своем Эсмонде, а некроманты – в Киросе. Не от гордыни, а от безысходности.

Я поверил и остался, а потом тоска начала отпускать. Мы с ним виделись не так уж часто: я постигал азы магии, а Тэйен служил на побегушках у главы нашего ордена. Старый волшебник обещал ему за службу то, что мой друг жаждал более всего: смерть. Видишь ли, маг не может убить себя – тогда он не шагнет в Вечность, а возродится на земле, вновь попадет в этот круговорот. И собрату боязно поднять на него руку, даже во благо: можно навлечь на себя проклятье. Глава ордена говорил, что создал заклинание под названием Клеймо – с его помощью можно умереть без насилия над собой, тихо закончить долгий путь, отпущенный тебе природой. Тэйен хотел получить это Клеймо. Он был юным и бессмертным, но просто не умел жить вечно. Он ненавидел Эсмонд и существовал в нем, как рыбка в стеклянном сосуде: снаружи – боль, внутри – беспросветная тоска.

Так прошли годы – по правде говоря, я их не считал. У меня все шло обыденно: чем больше я погружался в магию, тем меньше понимал ее. А вот Тэйен выслужил свое Клеймо. Оно светилось у него под кожей, словно вшитый пузырек с ядом, который должен был лопнуть, как только Тэйену исполнится полтысячи лет. Волшебники стали обходить моего друга стороной: говорили, что все это попахивает некромантией. Зато глава ордена был чрезвычайно горд. Он говорил, что Клеймо – не просто заклинание, это начало новой магической эры, эры Выбора. Впрочем, многие думали, что старик уже давно выжил из ума.

А Тэйен перестал мучиться и начал считать. Он вел отсчет до своего пятисотлетия с какой-то одержимостью. Я окончил школу, начал разъезжать и совсем перестал его видеть, но знал, что каждый год он рисует число на стене старого храма – развалинах, в которых мы частенько прятались от всех, чтобы поговорить и помолчать. Я порой приходил туда и смотрел: шестьдесят три, шестьдесят два, шестьдесят один. Старый глава ордена умер, так и не узнав, чем все закончится. А я знал. Сорок девять, тридцать шесть, двадцать четыре, пятнадцать, восемь…

Мой голос сорвался, и я, прежде чем продолжить, промочил пересохшее горло вином.