Бразуль хорошо видел все происходившее внутри алтаря, так как иконостас Владимирского собора был устроен по византийскому образцу в виде невысокого ограждения с колоннадой бело-розового мрамора. Служил преосвященный Назарий, а среди сослуживших архиерею репортер узнал протоиерея Трегубова, у которого он несколько месяцев назад пытался взять интервью по поводу скандального происшествия в Первой гимназии. Протоиерей от интервью отказался, лишь сухо пояснил, что прекратил вести уроки Закона Божьего в гимназии после своего избрания членом Государственного совета от православного духовенства. Ох, лукавил святой отец! Весь Киев знал, что гимназисты попросту вытолкали законоучителя в шею, предварительно заставив его помолиться за упокой души Льва Николаевича Толстого.

Скандал произошел осенью, после похорон Толстого, когда во всех университетах и гимназиях начались волнения. Неудивительно, что реакционеры ненавидели Толстого. Разве могли они иначе относится к писателю, обращавшемуся к Николаю II как равный к равному со словами «любезный брат»? Кто, кроме великого учителя земли русской, осмелился возвысить свой голос против казенного православия? Кто еще мог бросить в лицо архиереям, что они поступают вопреки заповедям, а пышная церковная служба является величайшим кощунством и насмешкой над Христом, запретившим бессмысленное многоглаголание и повелевшим молиться не толпою в храмах, а в уединении, безразлично в хлеву или в чистом поле? Что могли противопоставить этим словам архиереи? Только отлучение от церкви, немедленно сделавшее Толстого кумиром всего прогрессивного общества.

Бразулю сделалось нестерпимо душно, и он пробился к выходу. Оказавшись на паперти, журналист жадно глотнул свежего воздуха. Двор храма, огражденный решеткой, сиял ярким светом электрических ламп и масляных плошек, развешанных на деревьях. Над головою плыл непрекращающийся колокольный звон. Репортер поискал глазами Ордынского, но тот уже ушел. Бразуль решил не дожидаться крестного хода. Вставить пару фраз о том, что верующие обошли храм, можно будет прямо в редакции. Все равно сократят и заплатят строчек за пятнадцать. Неужели до самой могилы придется тянуть лямку уличного хроникера? Нет, любыми способами надо выбиться в настоящие литераторы!

Бразуля вдохновлял пример Куприна, служившего репортером одной из киевских газет. Сейчас он известный писатель, а начинал с заметок об уличных происшествиях. Иногда позволял себе художественные вольности, но в редакции все это вычеркивали и укоризненно говорили: «Когда же вы, Куприн, научитесь писать?» В прошлом году Бразуль загорелся продолжить нашумевшую «Яму», благо Куприн описал публичный дом, хорошо известный киевской репортерской братии. Но Бразуль опоздал: какой-то ушлый журналист опубликовал вторую часть «Ямы».

Бразуль мечтал поднять какую-нибудь острую тему, разыскать нетронутый пишущей братией Клондайк. Однажды он по журналистским делам заглянул на Галицкий базар, который все киевляне называли Еврейским. На самом деле любой и каждый, кому случалась надобность что-то продать, смело шел на базар, раскладывал свои вещи прямо на земле и назначал цену, какую хотел. Не было в Киеве места более оживленного и веселого, чем мелочное торжище вокруг железного Ивана, как окрестили церковь Иоанна Златоуста. По странной прихоти городских властей храм с пирамидальной колокольней был собран из металлических конструкций. Остряки с Еврейского базара говорили: «чтобы мыши не изгрызли». Железная церковь оказалась крайне неудачной. Летом она раскалялась от солнечных лучей, а зимой её не могли обогреть четыре печи. Вдобавок стены начали ржаветь. Вот об этом неблаголепии Бразуля и попросили написать заметку для «Киевской мысли». Осмотрев ржавые потеки на листах железа, журналист направился к выходу с базара. Его путь лежал мимо книжного ряда. На лотках громоздились кипы книжек в ярких обложках, в основном последние выпуски похождений американских сыщиков Ната Пинкертона и Ника Картера. Книжки ходко раскупались не только простонародьем, но и людьми интеллигентного вида. Один господин, перехватив взгляд журналиста, покраснел и пробормотал, что берет единственно для прислуги: «Черт знает как обожает этакую ерунду!»

Бразуля осенило: вот она — золотая жила! Он слышал, что пинкертоновские выпуски вовсе не переводятся с английского. Их кропали полуголодные студенты, нанятые мелкими книгоиздателями. Но зачем писать о далекой Америке, когда российские фармазоны могут дать пять шаров форы заокеанским гангстерам. Положим, о криминальном мире Киева кое-что было написано тем же Куприным, но он лишь вскользь затронул тему. Бразуль задумал создать серию очерков: сначала коснуться экономического положения в связи с воздействием эксплуатации на развитие преступности, затем дать широкую панораму преступности в Южной России и перейти к характеристике воровских профессий, начиная с мелких «марвихеров» и кончая «медвежатниками». В заключение он намеревался описать типы взяточников и казнокрадов, присосавшихся к телу народа, благо киевская действительность ежедневно давала яркие примеры чиновного произвола. Бразуль понимал, что ему следует поторопиться запечатлеть современную ему смутную эпоху, потому что после народной революции никто не поверит, что в России были времена, когда не воровал только ленивый. Увы, газетная суета не оставляла времени на литературные занятия.

Мысли Бразуля были прерваны пронзительной трелью полицейского свистка, вторгшегося в колокольный перезвон. Он встрепенулся и сбежал с паперти. В дальнем углу двора мельтешили спины и слышались громкие крики. Бразуль увидел городового, державшего за шиворот низкорослого субъекта с придурковатой физиономией. «Карманник из начинающих», — сразу определил он. Кто-то двинул карманнику в зубы. Запахло самосудом, но тут через толпу пробились несколько человек в партикулярном платье. Репортер узнал коренастую фигуру начальника сыскного отделения Мищука.

Бразуль, некоторое время состоявший под негласным надзором, не жаловал полицию, расплодившую шпиков и провокаторов. Впрочем, предвзятое отношение к полиции не мешало Бразулю водить знакомство с киевскими сыщиками. Репортеру нельзя было иначе. К тому же он был готов сделать особое исключение для Мищука. Во-первых, начальник сыскного отделения занимался не политическими, а уголовными преступниками. Во-вторых, он стремился поставить розыск на научную основу. В-третьих, Мищук, в отличие от киевских держиморд, понимал силу печатного слова и предупредительно держал себя с репортерами. Между ним и Бразулем установилось взаимовыгодное сотрудничество. Когда полиция узнавала о тяжком преступлении, Мищук старался предупредить Бразуля раньше других журналистов, а тот в свою очередь помещал в «Киевской мысли» заметки об удивительной прозорливости и расторопности начальника сыскного отделения.

— Со светлым праздником, Евгений Францевич! — приветствовал Мищука репортер. — Задержали карманника?

— Типичный маттоид!

— Кто, кто?

— Маттоид, то есть прирожденный преступник по классификации итальянской антрополого-криминалистической школы. Цезарь Ломброзо указывает на ряд атавистических признаков, позволяющих выявить склонность к преступному ремеслу. Посмотрите, у вора все признаки налицо: морелевские уши, гутчиновские зубы, неестественно малая голова, низкий и скошенный назад лоб, массивные надбровные дуги. Откройте его рот и вы обнаружите седлообразное небо.