Для отца венок плету:

Он дороже всех на свете!

Старый солдат просыпается прежде, чем сын закончит плести венок (что за дурацкое занятие для двадцатипятилетнего парня!), и мы так и не увидим, как выглядят на его голове все эти кувшинки и незабудки; но зато зрители могут насладиться дуэтом, где сын отвергает всяческие помыслы о любви и браке, которые отец пытается внушить ему:

Мне кажется, что нет любви нежней, Чем та, что к вам питаю я в душе моей.

Однако скоро он изменит свое мнение о любви; нарвав цветов для венка отцу, он собирает для него фрукты к завтраку, и тут на сцену выбегает девушка и поет:

Ах, добрый старик,

Услышьте мой крик,

Прошу я вас помочь моей беде…

Вы не встречали странника нигде?[5]

Странник, за которым гонится девушка, не кто иной, как ее отец. Старик его не видел, девушка очень взволнована… поэтому она завтракает и тут же засыпает. Затем все отправляются на поиски блудного отца; Арман, молодой человек, рвавший до этого цветы, находит его без всякого труда, тем более что человеку, которого ищут, шестьдесят лет и у него деревянная нога.

Стоит ли говорить о радости Луизы при виде вновь обретенного отца; радость усиливается вдвойне, когда, после недолгих объяснений, отец Армана узнает в ее отце того самого солдата, что спас ему жизнь в Нефельской битве и потерял при этом ногу, но благодаря королевской милости получил взамен деревянную ногу!.. Этот неожиданный поворот сценического действия объясняет двойное, столь красочное заглавие произведения: «Любовь к отцу, или Деревянная нога».

До тех пор пока бедной г-же Фромон приходилось звать отца, аукаясь с альпийским эхом, и оплакивать свою потерю, слезы и скорбь удивительно украшали ее игру; но когда актриса нашла его в сценическом действии, в то время как она на самом деле потеряла своего отца навсегда, контраст между ролью дочери и собственной участью заставил ее увидеть свое истинное положение во всей ужасающей наготе. Актриса перестала быть актрисой и снова стала просто дочерью, просто женой. Она горестно закричала, оттолкнула своего отца по роли и, лишившись чувств, упала в объятия героя-любовника, который унес ее со сцены.

Занавес опустился. И тут в зале поднялся страшный переполох. Большинство зрителей были на стороне несчастной г-жи Фромон и неистово аплодировали ей с криками: «Хватит! Хватит!», другие кричали: «Гражданка Фромон! Гражданка Фромон!», вызывая ее на сцену скорее для поклона, нежели призывая продолжить игру. Несколько недоброжелателей или бездушных Катонов, в том числе и Тетрель, кричали:

— Дальше! Дальше!

Через пять минут, в течение которых в зале стоял ужасный шум, занавес снова поднялся и вновь воцарилась тишина; несчастная вдова, залитая слезами, бледная как полотно, с трудом вышла на сцену в трауре, опираясь на руку Флёри, рана которого словно служила ей защитой, чтобы поблагодарить одних за оказанные ей знаки внимания и попросить пощады у других.

Завидев ее, зал разразился аплодисментами и криками «Браво!»; они были бы единодушными, если бы с балкона, наперекор всем, не раздался одинокий свист.

Но едва лишь прозвучал этот свист, как в ответ послышался возглас из партера:

— Мерзавец!

Тетрель подпрыгнул и, свесившись с балкона, заорал:

— Кто сказал «мерзавец»?

— Я! — воскликнул тот же голос.

— И кого же ты назвал мерзавцем?

— Тебя!

— Ты прячешься в партере; ну-ка, покажись, если ты не трус.

Подросток, примерно пятнадцати лет, одним махом вскочил на скамью и, возвышаясь над другими зрителями, промолвил:

— Вот и я; как видишь, не трус.

— Эжен Богарне! Сын генерала Богарне! — вскричали те зрители, кто знал его отца, служившего в Страсбуре, и узнали сына, не так давно приехавшего в город.

Генерал Богарне был всеобщим любимцем; несколько зрителей окружили мальчика; Ожеро и Шарль собрались примкнуть к его защитникам.

— Дворянский волчонок! — завопил Тетрель, увидев своего противника.

— Помесь волка и собаки! — отпарировал мальчик, не устрашенный ни кулаками, ни грозным взглядом вождя «Пропаганды».

— Если ты заставишь меня спуститься к тебе, — вскричал Тетрель, скрипя зубами, — берегись! Я тебя выпорю.

— Если ты заставишь меня подняться к тебе, — ответил Эжен, — берегись: я дам тебе пощечину.

— Смотри, вот тебе, сопляк, — сказал Тетрель с деланным смехом и щелкнул пальцами в сторону Эжена.

— А это тебе, подлец! — воскликнул мальчик, швыряя ему в лицо перчатку, в которую вложил две-три свинцовые пули.

Перчатка, брошенная с ловкостью истинного школяра, угодила прямо в лицо Тетрелю.

Тот закричал от ярости и поднес к щеке руку, и та тотчас же обагрилась кровью.

Одержимый жаждой мщения, Тетрель не стал терять времени на обходной путь по коридорам. Он выхватил из-за пояса пистолет и навел его на мальчика, вокруг которого тут же образовалась пустота, ибо дрожащая рука Тетреля грозила всадить пулю не только в него, но и в любого из стоящих рядом.

Однако в тот же миг мужчина, парижский волонтер с нашивками сержанта на мундире, прикрыв мальчика своим телом, бросился между ним и Тетрелем, а затем встал, скрестив на груди руки.

— Не горячись, гражданин! — сказал он, — ведь тому, кто носит на боку саблю, не пристало быть убийцей.

— Браво, волонтер! Браво, сержант! — послышалось со всех сторон.

— Известно ли тебе, — продолжал волонтер, — известно ли тебе, что делал этот ребенок, этот дворянский волчонок, этот сопляк, как ты его называешь, в то время как ты разглагольствовал в «Пропаганде»? Так вот, он сражался, чтобы не дать врагу войти в Страсбур; пока ты требовал головы своих друзей, он поражал насмерть врагов Франции. Ну-ка, заткни обратно за пояс твой пистолет, хоть я и не боюсь его, и послушай то, что я еще должен тебе сказать.

В зрительном зале стояла мертвая тишина, и на подмостках, где все еще был поднят занавес, столпились артисты, рабочие сцены и гвардейцы.

И в этой тишине, насыщенной странной тревогой, волонтер продолжал свою речь, не повышая голоса, что не мешало всем зрителям прекрасно его слышать.

— Я должен еще тебе сказать, — сказал сержант, встав рядом с Эженом и положив руку ему на плечо, — что этот мальчик не дворянский волчонок и не сопляк, а мужчина, получивший сегодня благодаря нашей победе боевое крещение как республиканец. Назвав тебя мерзавцем и подлецом, он еще бросает вызов и ждет тебя вместе с твоим секундантом, чтобы сразиться на дуэли. Он предоставит тебе право выбрать любое оружие, если только ты, по своему обыкновению, не выберешь в качестве оружия гильотину и не возьмешь в секунданты палача. Ты слышишь, я говорю от его и своего имени; это я за него отвечаю, я, Пьер Ожеро, старший сержант первого полка волонтеров Парижа! Ну, а теперь можешь вешаться где тебе угодно! Пойдем, гражданин Эжен.