— Я уже вырос из сказок о таких, как ты, — утробно проворчал Эдди. — Я взрослый и должен вести себя соответственно.

Элиза увидела, что он стоит в нескольких футах от нее, пальцы его босых ног были развернуты к кровати. Она рассматривала его аккуратно подстриженные ногти. Эдди не двигался. Он просто стоял на месте. Она не сразу, но сообразила, что, если бы его собеседник сидел на кровати, она бы почувствовала его вес, утопающий в пружинах. Но над ней никого не было. В комнате никого не было. Эдди говорил с ней.

Он шагнул ближе, притопнув пяткой по ковру.

— Я больше не хочу чувствовать твое присутствие. Тебя не должно быть здесь. Хватит читать мои книги. Хватит трогать мои вещи.

Элиза не могла пошевелиться. Ей хотелось перекатиться на живот и вырваться отсюда, сбежать. Но под кроватью было слишком мало места. Она не могла пошевелиться.

— Оставь меня в покое, — продолжал Эдди. Теперь его голос и вовсе стал походить на рык. — Убирайся отсюда.

Элиза вдохнула. Слишком громко. Не смогла сдержаться. Мышцы лица напряглись, как и вытянутые вдоль тела руки. Кулаки сжались, ногти впились в ладони. Кровать камнем вдавливала ее в пол. Элиза заметила, как мышцы его худощавых икр на мгновение напряглись, и ей показалось, что он вот-вот упадет на одно колено, наклонится, и его разъяренное лицо окажется прямо перед ней. Ее глаза наполнились слезами. Захотелось кричать.

Но Эдди этого не сделал. Напротив, он вернулся к окну, к тому же стулу и рухнул на него всем весом — Элиза даже подумала, что ножки не выдержат и сломаются под ним.

Он уставился в окно и повторил:

— Убирайся.

Она не двинулась с места.

— Убирайся.

Элиза повиновалась.

Она выбралась из-под кровати и встала. Ноги подкашивались. Эдди даже не пошевелился. Она отступала к двери, не отрывая от него взгляда, готовая броситься бежать в ту же секунду, когда он повернется. Повернется, чтобы увидеть ее. Но он так и не сделал этого. Эдди неотрывно смотрел на задний двор. Она протиснулась в узкое пространство между дверью и косяком, задев спиной дверную ручку. Петли тихонько застонали.

— Я не могу в тебя поверить, — добавил Эдди. — Тебя не существует.

Она успела заметить, как Эдди, так и не обернувшись, поднял руки и закрыл уши.

Она свернула в коридор. Кровь громко стучала в ушах. Тяжелыми шагами отдавалась в голове.

Элиза не останавливалась. Один за другим она преодолевала зияющие дверные проемы, то и дело оглядываясь через плечо на темное коридорное жерло. Ноги были напряжены. Готовы к бегу.

Но он не пошел за ней.

Элиза свернула за угол. На мгновение она растерялась. Куда идти?

Дверь чердака скрипнула, отворяясь, но никто не услышал. Ведущая наверх лестница тонула во мраке. Без верхнего света не было видно, где начинаются и где заканчиваются ступени.

Ее не существовало.

Элиза закрыла за собой дверь.

Ее не должно было существовать.

Она затаилась на чердаке до тех пор, пока не услышала шум воды в трубах — Эдди чистил зубы в ванной. Тогда она снова пробралась в его спальню. Сердце ушло в пятки, но она все равно украла все полюбившиеся ей книги с его полки.

«Мифы Древней Греции», «Русалочку и другие сказки» Ганса Христиана Андерсена, антологию из трех книг «Хроник Нарнии» и еще пару томов — все, что смогла вместить в маленький фиолетовый ранец, с которым она пришла в старый дом. Она дождалась, пока Мейсоны уснут, а затем спустилась в библиотеку и распахнула в ночь боковую дверь.

Не лучший план, но, если Эдди расскажет о ней кому-нибудь еще, он наверняка упомянет и об ее уходе.

На следующее утро мистер Ник влетел к мальчикам еще до будильника. Он орал на весь дом, пытаясь выяснить, кто в последний раз пользовался той дверью. Кто оставил ее открытой. Кто напустил комаров. Из-за кого на журнальном столике восседала чертова жаба. Да кто угодно мог проходить по дамбе, спуститься во двор и войти прямо в дом. Прямо к ним! Быть взрослым — значит быть ответственным, а быть ответственным — значит закрывать за собой проклятые двери.

В голосе мистера Ника звучал страх. Элиза поняла: он надеялся, что это был один из его парней. Мысль о том, что кто-то посторонний открывает двери и бродит по спящему дому… Пусть уж лучше это будет результатом халатности кого-то из домочадцев.

— Если бы я выходил через нее, — безапелляционно заявил Маршалл, — то, уж наверное, не забыл бы закрыть.

Эдди, однако, промолчал.

— Зачем ты вообще трогал эту дверь? — тут же сделал выводы мистер Ник.

Элиза слушала, прижавшись ухом к полу чердака. Она практически видела, как Эдди, все еще в постели, пытается сообразить, что происходит.

Эдди никак не отреагировал на гнев отца. Как обычно по воскресеньям, Мейсоны собирались в церковь. Эдди вышел во двор, тыльной стороной руки отряхнул ботинки и только после этого забрался на заднее сиденье и закрыл дверь. Кем бы Эдди ее ни считал, остальных он в свои умозаключения посвящать не захотел. Вероятно, она была для него чем-то необъяснимым.

Хватит ли этого? Продолжит ли он прислушиваться?

Услышит ли?

И тогда Элиза поняла, почему делала все это. Что-то медленно росло внутри нее. Что-то, жаждущее быть услышанным.

Но теперь она знала. Теперь Элиза могла бороться.

Девочки едят трижды в день. Элиза в этом не нуждалась. Ей вполне хватало двух раз: завтрак наступал сразу после отбытия Мейсонов в школу и на работу, а ужин проходил на чердаке — что-нибудь холодное, что не пахнет и не испортится в течение дня, например, сухие хлопья или печеные бобы в вакуумном пакете. В обеденное время кто-то мог уже вернуться домой. Слишком рискованно. Ее расписание изменилось: теперь дневной лимит пребывания вне стен часы оглашали не пением кардинала, а уханьем виргинского филина. Это некогда торжественное объявление полудня теперь звучало зловеще и угрожающе.

Девочки ходят по дому, занимают место в пространстве. Они передвигаются по собственной прихоти: туда, где горит свет, туда, откуда доносятся голоса. Она перестала скитаться по дому как раньше. Прогулки вне стен, по комнатам, когда кто-то был дома, были всего лишь бесполезной причудой. Раньше она поддавалась этому желанию. Поддавалась естественным чувствам маленькой девочки. Но Элиза больше не была маленькой девочкой.

Где-то внизу, под ней, бродили по дому Мейсоны. Они свободно ходили — а она часами лежала на спине. День за днем. Немножко поворочаться — вот и вся роскошь, что ей осталась.

Едва существующей. Вовсе не живой. Способной разве что дышать.

Я как-то возвращалась с работы, и, когда заворачивала на подъездную дорожку, видела, как наверху погас свет. Я абсолютно уверена. Мой муж считает, что я выдумываю. С ним об этом говорить бесполезно. Я не знаю, что делать. Можно и к мозгоправу — но мне не диагноз нужен и тем более не Пролоксин.