Я не испугалась, честное слово, не испугалась. Только руки ходили ходуном и зубы стучали. И я припустила бегом под спасительное крыло Годунова.

* * *

Это была самая длинная ночь в моей жизни, заснуть не удалось ни на минуту. Мешали сопение Феликса, храп Годунова на кухне, всплывали в голове обрывки прошлых, давно написанных статей. В семь часов я не выдержала, встала. Приняла душ, побродила по комнате – что делать в такую рань? И тут вспомнила: у меня же куплен абонемент в бассейн на этот месяц. Время от времени я обзавожусь таким абонементом, мечтая начать здоровый образ жизни. Ну вот, сейчас как раз подходящий случай: вода благотворно действует на нервную систему, и время надо как-то убить.

Я быстро собралась, написала Годунову записку (попросила выгулять Феликса), взяла ключ от гаража и вышла из дому. Никаких предчувствий не было, вчерашних мыслей не было, я просто решила съездить в бассейн и пошла к гаражу. Откуда мне было знать план убийцы? Никаких картин я не видела, хоть всю ночь не спала.

Чудесное, мягкое утро, совсем не жарко, воздух удивительно свежий и вкусный – пахнет так, как должно пахнуть море. Небольшая нервозность вполне объяснима – я ночь не спала. И нетерпение мое объяснимо – я давно собиралась начать здоровый образ жизни. Пробежка, кстати, тоже будет в тему: пробежаться легкой трусцой, прежде чем сесть в машину…

Да я уже вижу, притворяться дальше бессмысленно. Распростертое тело. Я знала, что увижу его здесь. Женщина, лет сорока. Серое платье, туфли-лодочки на каблуках. Это она, моя придуманная жертва. Вторая жертва. Кто станет третьим?

Шесть таблеток элениума. Если так дела пойдут и дальше, в конце концов он умрет от цирроза печени. Может, это для него и лучший выход – умереть от цирроза, не успеть сойти с ума окончательно и не сделать чего-нибудь непоправимого. Шесть таблеток за обрывок вечера и не успевшую закончиться ночь. Наверное, это все-таки перебор. Да, перебор, а вовсе не слабенькое успокоительное средство, рекомендованное немолодым, застенчивым, уставшим от чужих срывов доктором.

– В вашем случае главное – положительные эмоции, – убеждал он его и с тоской поглядывал в окно, за которым расположился Павлов новенький темно-синий, сверкающий на солнце «форд». «Какие срывы? – читалось в глазах измотанного жизнью невропатолога. – Какого черта ему еще надо? Да от любого срыва можно умчаться, сев в такую шикарную тачку. Возись тут со всяким зажравшимся придурком, успокаивай, утешай, исполняй взглядами сложнейшие акробатические этюды, чтобы мнимый больной понял, куда положить деньги за прием». – Положительные эмоции… да. И еще я вам выпишу таблеточки. Принимайте по одной перед сном, и вы забудете о ваших переживаниях. Все у вас наносное, нет никаких глубоких причин для того, чтобы так нервничать.

По одной перед сном. Сначала Павел строго придерживался инструкций доктора, но то ли таблетки действовали только в сочетании с положительными эмоциями, то ли врач неверно определил глубину причин, чудесное снадобье на него не оказало ровным счетом никакого эффекта. Снова идти на прием к невропатологу не было ни времени, ни сил, и Павел решил самостоятельно прописать себе увеличение дозы. А потом он увеличение еще увеличил, а потом… За сегодняшнюю ночь, которая, кстати, так еще и не кончилась – наверное, она никогда не кончится, а будет вечно длиться и длиться, – он выпил шесть таблеток элениума. И все равно ужас не растворился. Да он даже не притупился! По одной таблетке перед сном! Где он, этот самый сон? Чем еще его приманить?

Положительными эмоциями.

Эмоции у него в последнее время одни отрицательные. Эмоции у него – ужас, отчаяние и злость. Нет, не злость, дикая ярость, подавить которую ничем, как выяснилось, невозможно. Во всяком случае, шесть таблеток, выпитые за ночь, подавить ее не смогли.

А если дозу еще увеличить?

Павел выдавил из упаковки на ладонь седьмую таблетку элениума, подумал немного, выдавил восьмую. Посмотрел на часы (то ли от жалости к себе, то ли чтобы хоть как-то контролировать процесс): начало шестого – ночь, значит, наконец кончилась. Забросил таблетки в рот, проглотил, не запивая водой. Опустился на кухонный диванчик, уперся локтями в стол и стал ждать облегчения. Только бы Оля сейчас не проснулась! Войдет, растрепанная, на кухню, приблизится к нему, обнимет – тогда он точно не выдержит, тогда ярость выплеснется наружу, он ударит ее, сильно, страшно, а может быть, и убьет. Или отчаяние выплеснется, и тогда он разрыдается, позорно, отвратительно. Или ужас выплеснется – и он закричит, завопит благим матом. И – жизнь будет кончена. Если Оля сейчас проснется, жизнь будет кончена. Спи, спи, моя хорошая, не просыпайся пока, любимая моя девочка, не сейчас, не сейчас, минут через двадцать таблетки должны помочь…

Не помогут они! Никакие таблетки ни в каком количестве ему не помогут! Подохнуть – вот что поможет! Сразу подохнуть и не мучиться. Скорее подохнуть и прекратить, прекратить!..

Павел вскочил, рванул на себя дверцу холодильника, будто надеялся найти в его нутре средство для смерти. Обвел взглядом содержимое. Что, в самом деле, он думает здесь отыскать? Овощи, сыр, колбаса, соевый соус и кетчуп… Вот оно, средство – умирать совсем не обязательно, можно попробовать жить, успокоиться и жить. Коньяк, слегка початая бутылка – Оля купила для торта или для чего-то еще, смешного, наивного, невинного, почти детского. Коньяк. Можно попробовать.

Он вытянул бутылку за горлышко, достал рюмку и, забыв об инструкциях: во время лечения элениумом нельзя употреблять никаких спиртных напитков, налил чуть не доверху и залпом выпил. И бросился на диванчик, и снова уперся локтями в стол, ожидая, когда пройдет приступ. Он бы бросился на кровать, лицом в подушку, накрылся бы простыней с головой, потому что устал всю ночь сидеть на кухне, потому что смешанный свет электрической лампочки и утреннего солнца из окна доставлял дополнительное раздражение, потому что от его кошмара на открытом пространстве не спрячешься, но тогда он разбудит Олю. Нельзя допустить, чтобы она проснулась, ни в коем случае нельзя! Лучше сидеть на кухне и ждать, когда наконец отпустит. А если и коньяк не поможет, что тогда?

Коньяк не то чтобы не помог, но подействовал странно, словно он не коньяк вовсе, а дешевенькое молдавское шампанское-шипучка: с веселеньким гиканьем разбежался по всему организму и, притопнув ногой в правый висок, остановился там пульсирующей болью.

И все же это было лучше, чем ничего, во всяком случае, действеннее совершенно бездейственного элениума. Павел поднялся, убрал в холодильник бутылку, закурил. На середине сигареты понял, что вот уже в состоянии о чем-то думать, в состоянии вспоминать, в состоянии анализировать свое положение. Нет, дело не в том: думать, вспоминать и анализировать он всегда в состоянии, собственно, все последнее время только этим-то и занимается, но теперь его положение не видится таким уж безнадежным. Это не совсем так: положение его, безусловно, безнадежно, но боль от понимания безнадежности слегка притупилась.