«согласие» в существенном заказано, так как никакое совпадение мнений по поводу одного и того же еще не способно стать основанием для истины.

Полемика-как-установление-исходя-из-общения переводит через посредство основного настроения в существенно и всякий раз уникально-единственную настроенность; она – отнюдь не быстропреходящее чувство, которое еще мимолетно завладевает мышлением, а тихие голоса, [говорящие] о единственности-уникальности одной и определенной основной мысли. Ведь она воспринимает свою наполненность не из объема возможного применения, а из существенности проекта-проекции суще-бытующего на бытие – пока мышление остается метафизическим. Полемика поэтому никогда не есть сведение счетов относительно правильности и неправильности учений и мнений; не разбор ментора, демонстрирующего студентам, что мыслители все же делали те или иные «ошибки», которые должны были быть искоренены – всему этому место в «школе», но не в истории пра-бытия и никогда в диалоге мыслителей.

Но поскольку, ученость и менторство уже с давних пор определяют распространенные в обществе взгляды на «философию» и «направления в философии» и «споры» между ними, и современная эпоха, вследствие окончательной победы историзма все более решительно – то есть тут все более безальтернативно, не имея выбора – придерживается таких взглядов, требуется явственно и недвусмысленно отмежеваться от современности.

Это, однако, значит: мы нуждаемся в знании о том, как современность ведет себя по отношению к философии и ее истории.

Это знание – несмотря на его важность – все же движется в какой-то окраинной области, которая – если оценивать ее, исходя из существенного мышления – вполне могла бы и оставаться предоставленной полностью своей собственной несущественности.

Но поскольку раз-мысливание пра-бытия никогда не есть разделение-расчленение налично данного, находящегося под руками, не есть стороннее наблюдение «духовных течений» и «ситуаций», а есть действие, постольку приходится еще и смириться с досадной необходимостью какого-то постижения смысла современности, а вместе с этим и кажимость того, будто теперь следует все же расчленить налично данное, находящееся под руками и свести к «видам» и «типам» – и, насколько это возможно, еще даже сохраняя веру в то, что таким методом можно задним числом еще прийти с какой-то иной позиции. Но такое кажущееся расчленение-разделение на самом деле есть только протекающий в современности и на поверхности ее процесс полемики, устанавливающей нечто в общении в виде спора, в ходе которого должно действоваться мыслительски[24], то есть должен быть обоснован и взвален на себя какой-то выбор относительно пра-бытия. Можно – пока еще не познана подлинная действительность нашей истории (бедствие безбедственности, нужда безнуждия) – подбирать всякое постижение смысла исключительно по тому, что оно приносит в виде знаний; можно обходить то, что связано с выбором. То, что это можно совершать – без потрясений и угроз для предполагамой безопасности собственной – перенятой – человеческой сущности, есть одно из многих неведомых свидетельств того, насколько безосновно-беспочвенно шатается-колеблется туда-сюда философия в несущественном: то она есть явление «культуры», то – средство образования, то – слишком рано отказывающий эрзац веры. Она становится – жадно стремясь к «действительному» – всем тем, что ее окружает, только не самой собой. Откуда проистекает эта участь?

Благодаря возрастающим образовательным возможностям современности, которые всегда также имеют следствием только еще больший рост необразованности и самонадеянное и закостенелое псевдообразование, это отношение нашей эпохи к философии давно уже внутренне запутано. «Образовательные» возможности заранее определяют место философии среди «предметов» «образования» – берется ли она в существенном смысле как обеспечивающая в меру свою надежное формирование жизни или рассматривается как несущественное – искусственно добавленное приложение для пущей образованности. Философия при этом постоянно остается «учебным предметом», «силой-способностью», средством, которое должно быть принято во внимание, которым надо овладеть и использовать его в жестко определенных кругах устройств властной позиции человека.

Можно попытаться распутать это запутанное отношение к философии посредством возобновленного усилия, направленного на понимание «произведений» великих мыслителей. Такая работа необходима; но [занимающемуся] ею грозит опасность снова ослепнуть от того света, которым она заражает; ведь она слишком легко способствует стремлению найти прибежище у какого-нибудь из мыслителей-предшественников – и вызывает обновления, которые порой вводят в заблуждение относительно того, что удалось бежать от сомнительного.

Более сильное принятие во внимание «произведений» может само по себе притязать на большую серьезность, чем ей может принести внешнеповерхностное историческое, то туда, то сюда подающееся сравнение всех точек зрения со всеми. Направленность на произведения и сосредоточение на них еще не есть ручательство за ясную и прочную позицию, которая могла бы выдержать – вынести историческую полемику, как утверждение чего-то в общении-споре.

1. Поэтому возникает нужда в осмысленной прорисовке-каталогизации господствующих форм отношения к философии. Мы обнаруживаем историческое перенятие ранее существовавшей философии (Кант, Гегель, Фома Аквинский, Ницше) и приведение ее в соответствие с положением дел во времени, которое всякий раз видится иначе. «Позиция» и «принцип» перенятых философий «отстаиваются» с проницательностью различной степени, в большинстве случаев – видоизменяясь и даже обогащаясь посредством сообразного времени оформления и применения. Однако это происходит:

a) чтобы дальше заниматься «философией» как переходящим по наследству «культурным благом» – заниматься по-ученому;

b) чтобы использовать ее как средство для защиты, для расширения построений, для мысленного обоснования сообразной вере позиции и манеры держать себя;

c) чтобы иметь в ней под рукой средство для личного морального объяснения и в то же время некоторый запас собранных-накопленных точек зрения и аспектов для толкования и упорядочения явлений «мира» и «жизни».

Далее, мы обнаруживаем:

2. историческое калькулирование, регистрирование и учет исторически дошедшей по традиции философии без явно выраженного и решительного и обоснованного предпочитания какого-то отдельного мыслителя. Намерение здесь исходит из того:

чтобы высчитать-рассчитать новую и исторически более объемную философию, причем редкостная «объективность» состоит в том, чтобы считать «ценным» всякий раз различное в «идейном богатстве» отдельных мыслителей;

b) чтобы способствовать «философии самой по себе» в ее «научном прогрессе». При этом доминирует представление, что над «временными» случайностями отдельных мыслителей и их неизбежных точек зрения парит и царит философия «в себе», в которой при надлежайшем и своевременном искоренении ошибок со временем будет собрано все «правильное».

Это историческое перенятие определенных отдельных философий и это калькулирование, регистрирование и учет всех доныне существовавших философий могут быть подытожены как общепринятая во всех «культурных» странах философия, которой занимаются, в большинстве случаев, в высших школах – философия как профессиональное занятие философской учености. Ею питается затем поросль газетосообразного, служащего писательству на злобу дня «более свободного философствования», которое принимает «актуальность» как мерку для выбора и как способ обсуждения «проблем». «Проблема» выступает здесь как название для вопросов, которые – не вопросы.

Далее, мы обнаруживаем:

3. отвергание философии – во-первых, потому, что она считается бесполезной, ибо она