— Прости, дядя Жан! Я сейчас все вам объясню. У меня не было выбора.

Ричард снова обнял жену. У него язык не поворачивался ее упрекать. Слава Богу, она тут, и можно упиваться ароматом ее духов, целовать нежные, разгоряченные от беготни щеки… Только теперь он понял, как сильно ее любит, и это было чудесно!

— Мадам Лисбет Джонсон, я вас обожаю! — шепнул он ей на ушко.

Жан повел Бонни в носовую часть громадного судна. Много лет он мечтал увидеть перед собой бескрайний океан с пенными шапками волн.

— Наконец я отплываю в далекие дали с женщиной, которую люблю! Господи, я не устану тебя за это благодарить. Иди, моя нареченная, я тебя обниму!

Бонни от волнения не нашлась с ответом. Она просто стояла и любовалась профилем жениха, поражаясь, как ее мог полюбить такой красавец, к тому же заботливый и ласковый. Замирая от счастья, она прижалась к Жану. Страхи старой девы, какой она еще вчера себя считала, улетучились.

— Я люблю тебя всем сердцем, Жан, — сказала она наконец. — И не боюсь разделить с тобой и жизнь, и твою постель…

— Кокетка! — пошутил он, на самом деле очень довольный. — У нас впереди тысячи ночей, моя хорошая, — там, в Америке!

Она закрыла глаза, чтобы полнее насладиться моментом чистейшего счастья. Отринув бремя страхов и целомудрия, Бонни открыла для себя телесные наслаждения и радость разделенной любви. Это произошло прошлой ночью в комнате Жана, и она до сих пор упивалась этими приятнейшими из переживаний.

В паре метров от них, ближе к носу корабля, обнималась другая пара. Элизабет с Ричардом смотрели, как удаляется набережная Гавра. Пароход, медленно выходивший из порта, сопровождала огромная стая чаек.

— Если б только я могла летать, как птица, я бы не заставила вас так волноваться! — вздохнула Элизабет. — Видит Бог, я никогда не бегала быстрее и так далеко! Это было ужасно. Я слышала гудки парохода и страшно боялась опоздать. Уронила сверток с покупками и даже не остановилась. Наверное, его затоптали, если кто-то не успел подобрать.

— И что было в свертке, дорогая?

— Фарфоровая статуэтка танцовщицы и ножичек из слоновой кости для разрезания бумаги — мои подарки из Франции для ма и па. Купила у антиквара. Кстати, Ричард, я почти все потратила. Но это к лучшему. Это проклятые деньги, вырученные от продажи драгоценностей, которые я прихватила с собой из замка. Без них мне дышится свободнее!

Ричард все никак не мог ею налюбоваться, наслушаться. Стоило Элизабет взмахнуть ресницами — и он просто-таки таял от нежности.

— Ты — исключительная женщина, darling, и прекрасней тебя нет никого на свете! — воскликнул он с чувством. — И теперь ты — моя жена! Уязвимая — и сильная, вспыльчивая — и рассудительная, а еще — загадочная и непредсказуемая.

— Ты забыл упомянуть серьезный недостаток — мою глупость. Ричард, в Париже я несколько недель предавалась отчаянию, и теперь понимаю, что зря. Взять себя в руки, не думать о плохом! И не лить слезы, а думать, анализировать. Только представь! Когда я нашла в башне те обличительные документы, я не стала копать дальше. И только когда увиделась с вдовой Биффар, поняла, как это было глупо с моей стороны.

— Лисбет, я ничего не понимаю!

— Тринадцать лет назад папу заманил в ловушку человек, которого он знал. Иначе он бы просто никуда с ним не пошел. И я уезжаю из Франции, так и не узнав, кто это был! Нужно все рассказать дяде Жану и кое-что ему отдать!

— Хорошо! Пригласим их с Бонни поужинать с нами в каюте. А сейчас их лучше не тревожить, — сказал на это Ричард.

Элизабет прижалась к мужу. Французское побережье превратилось в темную полосу, кое-где щетинящуюся строительными кранами, остроконечными крышами домов.

«Быть может, я еще вернусь, — думала она. — И, если того захочет судьба, даже увижу Жюстена. А может, и нет. Прощай, моя родина! Прощай, Жюстен! Я так тебя любила…»

Гервиль, вечером того же дня

Жюстен много часов бродил по окрестным полям и тропам. Лето только началось, вокруг — зелень и цветы, и от этого зрелища невольно светлело на душе.

Он зашел довольно далеко в северном направлении и освежил лицо и руки в речушке Соваж[12] — притоке Шаранты. Они часто приезжали сюда верхом с Элизабет, которой название речки казалось забавным, и она часто по этому поводу шутила.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда молодой солдат подошел наконец к замковому парку.

Решив никому не показываться на глаза, он осторожно двинулся по аллее.

«Мариетта наверняка ушла домой еще до сумерек, — рассуждал он. — Я слишком долго бродил, она меня не дождалась».

Держась в густой тени вековых сосен, Жюстен медленно подошел к конюшням. Перль и ее жеребенок гуляли в загоне, их он увидел издалека. Конечно, хотелось позвать кобылу, приласкать, однако он не решился. Но тут Перль встрепенулась, коротко заржала и галопом понеслась ему навстречу.

— Ты уловила мой запах или просто почувствовала, что я рядом! — обрадовался Жюстен, когда лошадь ткнулась бархатистой мордой ему в ладони. — Мы с тобой и остальными лошадками хорошо ладили, помнишь? И с Элизабет тоже.

С тяжелым сердцем юноша погладил Перль по шее и пошел дальше вдоль загородки. Тридцать метров — и он уже был на заднем дворе конюшни. Ориентировался здесь Жюстен с легкостью, потому что все осталось, как было: навозная куча — на старом месте, дверь чуланчика для хранения седел и сбруи выкрашена все той же зеленой краской, старинная каменная поилка — все в тех же коричневых пятнах мха.

Рядом кто-то хрипло кашлянул. Жюстен обернулся и увидел-таки нечто неожиданное: возле открытой двери, ведущей непосредственно в конюшни, стоял Гуго Ларош. Худой, с седеющими волосами и бородой, хозяин замка держал его на мушке охотничьего ружья.

— Проваливай отсюда, бастард! — промямлил Ларош. — Тебя только не хватало!

Судя по стеклянным глазам и заплетающемуся языку, он был пьян. При виде ружья Жюстен замер.

— Глухой? Проваливай из усадьбы или пристрелю, как бешеную собаку, и оставлю гнить в навозе!

— Уже ухожу. А ружье уберите, если не хотите сгнить за решеткой.

— Хорош языком чесать! Умник нашелся!

Ненависть в Жюстене всколыхнулась с такой силой, что стало не до боязни. Он готов был сцепиться с Ларошем здесь и сейчас, даже если это кончится плохо.

Но тут из конюшни послышался женский стон, и парень окончательно слетел с катушек — решил, что это наверняка Мариетта.

— Что вы с ней сделали? — крикнул он.