— У нас еще расчетец, Роджер, — сказал Дуэйн.

Потери отца составили сорок долларов, но Дуэйн не выглядел довольным, даже когда клал бумажки в карман. Потом он подставил ладонь под дождь; от капель на сухой коже возникали пятна потемнее. Он покачал головой.

— Дождь нам ниспослан с неба, — сказал он. — Но хочется послать подальше и его, и небо за то, что устроили ебену мать на этом бульваре.

Отец обратил на Дуэйна строгий отеческий взгляд.

— Вижу в вас любителя телятины, — сказал он. — Когда вас последний раз угощали тарелкой горячей телятины?

— Уже и не помню, — сказал Дуэйн.

— Вы идете со мной, — сказал отец. — Мы вас приведем в порядок.

— Роджер… — начала было Люси.

— Ой-ой, — озабоченно произнес отец.

Он смотрел на правую туфлю. Шнурок развязался, и отец, щурясь, смотрел на нас с Люси, озадаченный и подавленный новой проблемой, масштаба которой, видимо, не мог охватить. Люси без колебаний опустилась на колени и завязала шнурок. Потом направилась в сторону Макдугал-стрит.

— Славная девушка, — сказал отец, наблюдая за тем, как перекатывается ее зад в джинсах. — Она в твоей школе учится?

Ресторан, который выбрала Люси, был оформлен под старину, в темном дереве; у бара стояли упитанные мужчины в пиджаках и орали друг другу под затихающее неистовство мандолин из динамиков.

— Тебе подходит, Родж? — спросила отца Люси.

Отец повернулся к Дуэйну и хлопнул его по мясистому плечу.

— Что скажете, Уэйд? Как аппетит, дружище? Ударим по телятине?

— Да будет так, — сказал Дуэйн.

Мэтр оценил нас — Дуэйна, отца в шикарной обивке в стиле вестерн, Люси с плачущим глазом — и отвел в заднюю темную комнату. Кроме нас там ужинала только хорошо одетая пожилая пара черных с замкнутым, виноватым выражением на лицах, как у людей, только что кончивших спорить.

— Пинью коладу, пожалуйста, — сказал Дуэйн раньше, чем мы сели.

— Сейчас подойдет ваш официант, — сказал мэтр.

— Пинья колада! Принесите две. Одну для него, одну для меня, — сказал отец.

— Пиво, — сказала Люси. — Самое холодное. И водку в прицепе.

Мэтр отбыл, дымясь. Отец посмотрел на мой чайный аппарат, стоявший между нашими стульями.

— Это что за штука? — спросил он.

Я объяснил.

— Торгуешь напитками?

— Я конструктор. Изобретатель. Ты же знаешь, отец.

Он буркнул:

— Поступай на юридический. Изменишь жизнь.

— Я и так ее изменяю.

Он посмотрел на меня. Я залопотал о том, какое это большое дело — быть рядовым в нескончаемой борьбе человечества за удобства, и как мелкие, незаметные изобретения — дистанционные замки, шариковые ручки, ватные палочки для ушей — формируют нашу жизнь в большей степени, чем музыка, книги и кино.

— Люди, которые занимаются тем же, чем я, папа, — мы проводники важных энергий, та порода, которая созидает страну, и …

Пришел официант: отец накинулся на коктейль, присосался к нему, будто это была кислородная маска.

— Ты должен мне помочь, — тихо сказала мне Люси.

— С чем?

— Не давай ему взять второй. Это, наверное, из-за лекарств. Недавно в «Ангус-Барне» он три раза брал вино. Ел жаркое руками. Ой, черт…

Люси залезла рукой под блузку, убрать какую-то жесткую нитку. Дуэйн следил за ней похотливым взглядом.

— Вам чем-нибудь помочь? — спросила его Люси.

— Безусловно, — сказал он. — Вы уже помогаете.

Люси взглянула на отца, который повернулся боком и наблюдал за столом негритянской пары — официант демонстрировал им бутылку белого вина.

— Вы посмотрите, — сказал отец. — Мы пришли раньше, а их уже обслуживают.

Я сказал:

— Нет. Они пришли раньше. И нас уже обслужили.

Он будто не услышал. Его захватила сцена за тем столом, где официант наливал соседу вино для пробы. Мужчина одобрил коротким кивком.

— Смотрите, они налили черному вино для дегустации, — сказал отец, недобро удивляясь выскочке-соседу, словно наблюдал за белкой, расправляющейся с крекером. — Ничего себе, а?

Меня это ошарашило. Отец был во многих отношениях грубым и неприятным человеком, но нелюбовь к чужой расе никогда не входила в число его хамств. Во времена адвокатской деятельности он гордился приверженностью к эгалитаризму и упорством в непопулярных делах, хотя мне казалось, что сражается он не столько из любви к справедливости, сколько ради удовольствия от самой драки. Он любил защищать в суде сенсационных злодеев и обычно добивался хорошего результата. Людей, которые держали пленников в землянках. Любителей пожилой плоти, вламывавшихся в квартиры. Парня, посмертно прославившегося долгими приключениями на электрическом стуле, — он убил женщину тормозной колодкой, а ее маленького ребенка оставил ползать по обочине сельской дороги. Отец с большим удовольствием рассказывал матери и мне о своих «ребятах», излагал подробности их дел, передавал последние слова жертв и т. д., чтобы утвердить себя как властелина всех знаний — хороших и безобразных. Мне, второкласснику, он внушал аксиомы наподобие такой: «Берт, бейся насмерть, если кто-то захочет засунуть тебя в свою машину. И так, и так, возможно, тебе конец, но — лучше до того, как на тебе начнут проверять свою изобретательность».

Впрочем, брался он и за более тихие дела — о дискриминации при найме на работу или аренде жилья, о компенсациях работникам. Хотя я всегда чувствовал что-то показное и зловредное в его борьбе за справедливость — легкий способ поставить себя над нами, остальными, — он выиграл много денег для тех, кто в них нуждался. И это, наверное, правда, что он своей работой сделал людям больше добра, чем сделаю я за всю жизнь в своей профессии. Сейчас оживленный расист огорчил меня не меньше, чем любая из предыдущих стадий его упадка.

За соседним столом возобновились трения, которые я уловил, только войдя.

— Это был не Монстро, Джудит, — отрезал мужчина. — Это был Монсоро[1]. Мы там ездили на велосипедах вдоль реки, а в гостинице протекала крыша, ты там съела свиную вырезку в тесте, и у тебя расстроился желудок. Монсоро. Кто когда слышал про город Монстро?

Отец покачал головой с наигранно грустным удовлетворением.

— Одеться они могут, а? — сказал он. — А ведут себя все равно одинаково.

Отец встал, и я испугался, что он подойдет к ним и прицепится, но он отправился в туалет.

— Ничего, что он там один? — спросил я у Люси.

— Слава богу, унитаз он еще узнаёт.