«Совершенно секретно.

Экземпляр единственный.

Для передачи «Петровичу» лично в собственные руки

Сек. Сотрудник «Бушлат»

08 мая 1941 года

Рапорт

Настоящим докладываю.

Попытки завязать дружеские отношения с «Пауком» успеха не принесли. Очевидно, объект до сих пор находится под впечатлением отбытого им уголовного наказания. Кроме того, поведение «Паука» часто выглядит странным – он не знает некоторых общеизвестных вещей, неоднократно теряйся в обычных бытовых ситуациях. Настроение резко меняется от мрачного и подавленного до возбужденного. Избегает тесного общения, хотя охотно обсуждает темы, связанные с работой. В быту нелюдим. Спиртными напитками не злоупотребляет, ограничиваясь одной кружкой пива в два-три дня.

В разговоры о политике вступает неохотно, попытки поговорить откровенно – пресекает или просто отмалчивается. Клеветнических и политически незрелых высказываний о политике Партии Ленина – Сталина и Советского Правительства не допускает, за исключением сомнений в долговременности и прочности Советско-Германской дружбы.

В то же время включился в общественную работу по линии профсоюзов, активно участвует в оформлении стенной газеты. Много времени проводит в читальне, чаще всего изучает подшивки газет, начиная с 1939 года. Проявляет также интерес к трудам И. В. Сталина, ведет подробные конспекты.

По вечерам после работы много рисует, в том числе разнообразную военную технику. Рисунки в тот же вечер уничтожает, однако мне удалось сфотографировать некоторые из них. Фотопленку с копиями рисунков прилагаю к настоящему рапорту».

Берия разложил на необъятном столе около десятка мутноватых снимков. Действительно, рисунки. Девушка с печальным взглядом, сидящая на широком подоконнике, набросанная считанными, но завершенно-точными штрихами. Слегка холмистый пейзаж с едва угадывающимся на горизонте устремленным ввысь городом, удивительно прозрачным, без дымящих фабричных труб. Похожий на стремительную каплю автомобиль на широких, низких шинах, с громадным прихотливо выгнутым лобовым стеклом и воздухозаборниками за широкими дверями – неравнодушный к машинам Берия аж прицокнул языком. Опять девушка, на этот раз обнаженная (красивое женское тело Лаврентий Павлович тоже одобрил). Какая-то «абстракция» – вынужденный заниматься делом художника, нарком выкроил часок и полистал книги по искусству – странной формы гигантский гриб, растущий на фоне домишек в китайском или японском стиле. Пожалуй, покажи эту, с позволения сказать, картину профессору Лучкову – и париться бедняге в психушке по сей день. Хищный, остроклювый, явно боевой самолет – только наличием крыльев и напоминающий боевые машины современности. И танк…

Танк ему не понравился, не понравился до такой степени, что глаза снова и снова, помимо желания, возвращались к фотокопии. Собственно, это была карикатура – танку были приданы узнаваемые с полувзгляда человеческие черты. На школьном альбомном листе была нарисована массивная, квадратных очертаний глыба в полосатом камуфляже с необычно длинной пушкой, увенчанной набалдашником дульного тормоза, под которым щетинились знакомые по газетным фотографиям усики. На лбу башни горели безумием водянистые глаза, с крыши на них свисала косая слипшаяся челка. Гибрид устрашающей (даже в таком вольном изображении) мощи боевой машины с болезненной, нездоровой агрессией наложенной на нее физиономии Гитлера оставлял неприятное впечатление, но видно было, что этого-то ощущения автор и добивался.

– Ты знаешь, Лаврентий, – Сталин тоже рассматривал этот рисунок из-за спины наркома. Говорил он по-грузински, – творческие люди все-таки особенный народ. Если бы я сомневался в том, что Гитлер все-таки нападет на нас, то это, пожалуй, меня убедило бы наверняка. Такое – не придумаешь.

– Да… Впечатляет… Но я предпочел бы, товарищ Сталин, чтобы этот Кукрыникс[3]оказался не художником, а толковым инженером. Или военным. Точные данные об этом «Тигре» – или это «Пантера»? – нет, все же «Тигр» – помогли бы нам гораздо больше, чем эта мазня.

– Ты, товарищ Берия, очень умный. Но дурак – Наедине Сталин не заботился о политесах. – Ну сам посуди. На что тебе толщина брони машины, которая здесь,– он выделил это слово только ему присущим нажимом, – может, и построена-то не будет. Или будет, но раньше, а потому – хуже. Или попозже – и тогда это будет совсем уж… чудо-юдо. Ты пойми – мы уже начали реагировать, так? И значит, мы каждым своим действием обесцениваем всю информацию, которую тебе удалось из него выжать. Вот мы двигаем армию к границе, а у немцев, между прочим, есть разведка.

Берия встрепенулся и попытался возразить, но Сталин пресек эту попытку коротким движением руки.

– Знаю, знаю. Ты обеспечиваешь секретность. Но ты можешь дать гарантию, что твои орлы выловят всех, – он опять выделил ключевое слово, – шпионов? А вдруг немцы все-таки узнают о наших передвижениях?

– Товарищ Сталин…

– Не перебивай. А вдруг они решат не дать нам сосредоточиться и нападут не двадцать второго, а пятнадцатого? А? И на что тогда годится его самая главная, как он считает, информация? И заметь, чем мельче детали, которые мы от него узнали, тем вероятнее они не будут соответствовать тому, что произойдет здесь.

– Так что же, все, что мы от него узнали, – все это бесполезно? – Лаврентий Павлович явно был ошарашен таким поворотом разговора.

– Не все, – мрачно-задумчиво возразил Сталин, посасывая давно потухшую трубку. – Нет. Не все.

Сравнительные испытания, проведенные в 1941 году, показали, что «Т-34» уступал основному на тот момент немецкому танку по таким важным показателям, как скорость по проселку, обзор и условия работы экипажа. Что же касается надежности – то с ней у советского танка дело обстояло совсем плохо. Неудачная конструкция воздушного и масляного фильтров, неверный выбор передаточных чисел коробки перемены передач – все это приводило к тому, что небоевые потери машин были просто ужасающими. Без сомнения, эти недостатки могли быть исправлены – но времени уже не было. Несмотря на формальное превосходство по тактико-техническим характеристикам, советские танки уступали машинам панцерваффе, что имело поистине роковые последствия.

Пелед. «Красная Броня». Латрун, 1960

После отгремевшей, классической майской грозы воздух был, выражаясь высоким штилем, сладостен. Запахи солярки, выхлопных газов и кисловатая нота сгоревшего пороха воспринимались как приправа, оттеняющая вкус весны. Солнце грело уже почти по-летнему, от вдребезги разбитых танками колей поднимался легкий парок. Гроза была мощной, но короткой, и глина, хотя и продавливалась под сапогами, к подошвам не липла – идти было несложно.