Та же тема, но романтичней, у Бера «Все мимолетно, нас окружает мир, лишенный субстанций, мир, состоящий из одних лишь изменчивых красок, контуров, звуков… в игре феноменов кристаллизуется то, что мы называем нашим Я». Несомненно, можно было представить себе, что все эти нашмарктовские объекты по ходу достаточно длинной жизни мог бы использовать один человек. Нет, одному не справиться. Но, допустим, большая семья лет за сто пятьдесят. Или жильцы какого-нибудь муниципального дома в Видене.

А Гофмансталь по этому поводу добавил, описав свое Я как нечто «чужое, непостижимо далекое. Нечто такое, чего теперь никогда уж не найду… Да, я чужд самому себе». Это, наверное, было сказано в легком подпитии, причем – вечернем, грустном. Но эти цитаты годились и среди яркого дня для описания моего простудного состояния. Фактически как если бы я был под каким-то веществом, изменившим мое временное сознание. И это не потому – подумал я, – что простуда или вирус так влияют на психику. Но потому, что тут нет обычного инструментального окружения болезни – привычной кровати, знакомой аптеки, градусника, всякого такого – рутины, в которую отправляешься отбывать срок болезни. Или не отправляешься в пользу служебной необходимости, но все равно покидая рамки здравости привычным образом. В данном же случае получилось какое-то освобождение per se. С которым – что подтверждало его истинность – мне было совершенно нечего делать.

Находясь в таком состоянии психики, можно строить домыслы на тему, что в этих развалах есть какая-то небольшая штуковина или несколько некоторых штук, которые – если окажутся у меня все – дадут какой-то эффект. Лет двадцать назад я бы так и поступил: исследовал бы эту историю в предметах, что – по сути – ничем бы не отличалось от поисков Святого Грааля. Удивительно все же, как шаблонны подобные построения: узнать, как все устроено на свете, чтобы четко понять, что – тут, а что – там. А узнать – затем, чтобы все это совместить и обдуривать остальных. Вырастить в себе эфирное, но внятное тело, чтобы отсюда туда без никакой потери себя как такового, а если еще и Святой Грааль найти или что-то в этом роде, то замечательно проведешь время и до перемещения. Лет двадцать назад я бы нашел тут себе какую-нибудь штуку – конечно, уговорив себя, что вот она-то и есть то, что надо. Причем тогда бы она действительно работала, правильно модифицируя меня. Только некуда уже модифицироваться, вот что. По крайней мере в этой логике.

Но, честно говоря, я бы и сейчас поступил именно так – если бы не простуда: все-таки сложно ходить, а как, не осмотрев хотя бы большей части экспонатов, уговорить себя, что выбор сделан верно? Тем более осознавая пониженный уровень своей дееспособности. Ну зачем, в сущности, мне красивая картина, изображающая Мариахильф в еще догородские времена: церковка в центре, к ней ведет аллея, по обе стороны какие-то праздничные торговые лавки с флажками, слева – небольшой пригорок, на котором вроде усадьбы, а дальше и лес? А то, что это именно Мариахильф, – на ней и написано: Maria Hilf. Хотя сейчас эта картина очень понравилась и даже протянула ко мне свои невидимые нити. Или пара старинных плюшевых игрушек с не существующими теперь выражениями лиц.

Вот что бы точно купил: небольшую пластмассовую желтую уточку, или серого зайца с лиловой левой задней ногой (но чтобы они были не больше сигаретной пачки), или того же надувного лягушонка. Но их не было. Точнее, мысль о том, что купил бы их, возникла уже позже. Но если бы я увидел что-то из этого ряда, она бы тут же возникла. Нет, на глаза не попались, а на большие куклы я и не смотрел, куда мне их.

Нет, если бы эти материи еще имели надо мной власть, я бы переступил даже и простуду, купил бы что угодно, ощутив, что в данном кунтшюке есть, пожалуй, какая-то формулировка чего-то. Их же всегда ощущаешь: ни минуты без того, чтобы что-нибудь да не сформулировалось. И не рассуждал бы уже, а оглаживал в кармане какой-нибудь австро-венгерский тонкий портсигар, что заставило бы перейти на сигареты формата slim. Но барьер перейден, выбор сделан (или произошел) в пользу вечной расплывчатости, дающей легкий эффект уточнения себя, если захотелось, и аутизма в остальное время. Безо всяких расчетов на появление элемента, который централизует все интенции на дальнейшую жизнь.

А теперь то ли состояние изменилось, то ли действительность уже требовала иных подходов к тому, чтобы ее покинуть. Уже не предполагая накопления памяти в материализованном, в том числе и записанном виде. Притом что мой антропологический тип, кажется, все же не изменился. Но вчерашнее (всего лишь вчерашнее, да еще и вечернее – но как давно, представляется теперь, это было) большое просветление (а это точно было оно) о том, что не надо сидеть на холодном граните, требовало уже иных отношений ко всей этой тематике. То есть оно не было моментальным, не закончилось вчера, а предполагало еще и подробные последующие действия, которые и происходили теперь, лишь прикрываясь простудой.

Вообще, что такое эти просветления в рамках общеевропейской культуры? Они здесь в варианте просветления личных страстей, о чем и было сделано предупреждение. Не более чем появление навыка соблюдать личную гигиену: и какие, собственно, сложности переплетения каких мировых линий может учесть эта простодушная и только что не сельская практика? Нормальные истории и сами не знают, откуда берутся, просто происходят, никак не ориентируясь на антропологическое или нет устройство воспринимающего.

Поэтому теперь имелось удручающее банальное ощущение: будто вышел из длинного лабиринта – ну вот, что ли, и простор. Но только без антропоморфных сравнений типа «оказался в чистом поле без бутерброда и не понять, куда деваться». Тут пока непонятно, как тут именно и что вообще: дидактическим метафорам нет основы возникнуть. Разве что только про само состояние: что-то не доигралось, дверь открывается, еще не открылась, и ты еще по ту сторону. Чайник закипает, еще не закипел; стиральная машина отработала, но белье вынуть не дает. Что-то еще в меня догружается или уже загрузилось, а теперь устанавливается. Но вот вопрос: я ведь уже практически вписался в этот город, почему они тут не принимают меня за своего? Толкутся возле Würstelhütte, покупают вюрстели, сидят с вином вокруг столиков под солнцем наискосок от очередного оттовагнера (который весь в красных майоликовых цветочках), и все. Но, собственно, как же не принимают за своего, когда они ровно это и делают, не обращая на меня никакого внимания?

Stimmt, годится. Но тогда, если я тут на общих правах и моя чувственность пришла в соответствие с местной, разделяя ее интересы, есть вопрос о функциональности моего нахождения тут. Раз уж я здесь, то должно же у меня сегодня быть тут какое-то дело? Не так чтобы непременно произвести то, что в Вене не делал никто, но просто отработать в качестве местного, пусть и временного жителя этот день, 28 марта 2009 года. Ну вот вчера меня интересовала недвижимость: что ли съездить в Зиммеринг, посмотреть предложения оттуда, и день не будет потрачен зря? Stimmt, но это я успею позже, а пока еще только два часа дня.

Но эта линейка – тоже дело: та, где слева тушка, а справа – существуешь как таковой, даже в своем отсутствии. Когда держишь ее за оба этих безусловных края, то у тебя появился вариант манекена. Как уж именно ее держать – как получается; раз уж такая идея возникла, то уже и держишь. Мне это удается все утро после выхода из дома. Функционирую как манекен – чуть задумчивый и обидчивый, но все же: все транзакции воспринимаются как отчужденные, убегающие от меня волны субстанций; субстанций, довольно бессмысленно трущихся друг о друга, однако – норовящих схватиться фактически как бетон, замуровав меня своим окоченением. Так что субстанция – это не так cool, как могло показаться. Точнее, не она сама по себе, а механизм окисления, который действует на всё и заодно съедает и тебя. Как только ты вообразил/понял, что субстанция существует, так она уже и лично твоя, а окисление накидывается на нее, стараясь выжечь до дна. Тут ему, конечно, нужна дырочка, чтобы пролезть внутрь сквозь созданную им же раковину, но эту дырочку ты сам же ему и предоставил, приняв эту схему и удерживая ее в уме. Вопрос о том, как ему не даться, надо обдумать позже.