– Что ты, могила! А за Пашу твоего я рада. Стоящий мужик, из него отличный главврач будет, не хуже нашего Ивана Григорьевича! Смотри, как все хорошо складывается у вас, правда? И место у мужа новое, и второй ребеночек… Счастливая ты, Катерина! Ты уж подобрее с ним будь… А то всякое про тебя говорят…

– Это какое же всякое, не поняла?

– Ну, будто ты наскакиваешь на него все время, ржавой пилой пилишь…

– А вы не слушайте никого, Зоя Петровна. Неправда это. А тот, кто такие сплетни распускает, просто мне завидует! Потому что все у меня в семье хорошо!

– Ну и слава богу, что ты… Не нервничай, успокойся. Это же я так, к слову…

– А можно, я пойду, Зоя Петровна? Карту и без меня сможете оформить, вы ведь все про меня знаете! И даже больше, чем я сама про себя знаю, как выясняется!

– Ладно уж, иди… Торопыга… Да не обижайся на меня, я ведь не со зла спрашиваю.

– Да я и не думала обижаться…

– Ну и ладно. Как себя чувствуешь-то? Признаков токсикоза нет?

– Пока не знала о новостях, ничего не было. А сейчас вроде подташнивает. И голова кружится.

– Ну, голова – это от счастья, должно быть.

– Ага, от счастья…

– Молочного больше ешь! И морковный сок себе делай!

– Ладно, ладно… Я побегу, в садик за Никиткой опаздываю.

– Под ноги смотри, бегунья…

Все-таки хорошая она тетка, Зоя Петровна. Грубоватая, но добрая. И специалист отличный. Давно уже на пенсии, но с работой расстаться не может. И трех дочерей без мужа сумела вырастить и в люди вывести… Да, повезло тем дочерям с матерью, ничего не скажешь. Наверное, Зоя Петровна очень их любит. Эх, ей бы немного такой любви, самую капельку! Это ж ничего не страшно, когда у тебя такая мамка есть… И почему судьба несправедлива бывает? Кому-то Зою Петровну в матери дает, а кому-то Стасечку издевательски подсовывает. Обидно, однако.

Так и шла торопливо, плавая в своих мыслях. Пока не услышала сзади Надин голос:

– Катя! Кать, погоди! Что ж ты идешь так быстро, я за тобой бегу, бегу… Постой, вместе пойдем… Фу, дай отдышаться-то…

Надя догнала, отерла мокрый лоб тыльной стороной ладони, пошла рядом. Потом глянула на нее сбоку:

– Ты сейчас куда, Кать? В садик, за Никиткой?

– Ага…

– Ну, тем более нам по пути. Я тоже за Танюшкой в садик иду. Вчера с воспитательницей разговаривала, так она говорит, что Никитка твой Танюшку мою как родную сестренку опекает! И за столиком с ней рядом норовит сесть, и кроватки у них рядом стоят… Все время они за руки держатся, не разомкнешь!

– Что ж, хорошо…

– Кать? А правда, твой Паша главврачом будет?

– Правда. Теперь уже точно правда.

– Ой, хорошо как… Может, хоть он меня послушает! А то говорю Маркелову, говорю… Надо еще пару уборщиц взять, в больнице грязь просто ужасная! Чтобы полы мыть не утром и вечером, а хотя бы четыре раза в день! Ужас, какая грязь! Невыносимая! Неужели никто, кроме меня, не замечает?

– Надь, ну ты… Одно и то же каждый раз… Надоело, честное слово. Постарайся на что-нибудь отвлекаться, что ли. Нельзя одну только грязь кругом видеть. Да и нет в больнице никакой грязи… Везде чистота…

– Кать! А чего ты бледная такая? Заболела, да?

– Нет… Просто подташнивает слегка. И голова кружится.

– Так я и говорю – заболела! Инфекцию наверняка подхватила! Говорю же, грязь кругом!

– Надь, я не…

– Точно, точно инфекция!

– Ладно. Пусть будет инфекция. Разве тебя в твоих дурацких фобиях переспоришь?

– Кать… Так, может, сразу домой пойдешь? А я Никитку из садика вместе с Танюшкой заберу. Хочешь?

– Что ж, давай… Спасибо тебе, Надь.

– Да не за что. Твой Романов уже дома, наверное. Я видела, как он из больницы уходил.

– Давно?

– Часа два назад… Иди, иди, он точно дома!

Дома Паши не было. На кухонном столе, прижатая сахарницей, лежала записка. Издалека видно – всего одна строчка. Надо подойти, прочесть…

Сил нет. Страшно. Заставила себя сделать три шага, рухнула на кухонный табурет, притянула по столу записку к себе. «Катя, я срочно уехал в Москву». Все. Ничего больше. Вот так. В Москву, значит. Не позвонил даже… Короткой запиской обошелся… Будто сбежал. А может, и впрямь сбежал, а?

Встала, неверными шагами подошла к тумбочке, где стоял телефон. Набрала номер Маркелова, и он ответил сразу, гаркнув радостно в ухо:

– Да! Слушаю! Маркелов!

– Иван Григорьевич, это я, Катя Романова.

– А, Катерина, привет… Чего голос такой убитый? Случилось что-нибудь?

– Нет… Вернее, я у вас хотела спросить, что случилось… Почему Павел так срочно в Москву уехал? Это вы его отправили, да?

– Нет… Ну, то есть… Он сам сказал, что ему надо. Попросил отпуск на неделю… А ты что, не в курсе?

– В курсе чего?

– Ну, что он отпуск оформил? Или… Погоди, погоди! Как это сказать-то, господи? Он тебя это… В известность не поставил, что ли?

– Нет. Не поставил.

– Да? Ну, я не знаю тогда, что тебе сказать… Извини, Кать. А может, у него и впрямь что-то срочное? Может, взяло да образовалось какое-то неотложное дельце, бывает же? Вообще-то он очень торопился… Вот и забыл тебя предупредить. Или не успел.

– Да. Наверное, и впрямь дельце образовалось. Наверное, забыл и не успел. Спасибо, Иван Григорьевич.

– Да ты не переживай, Катерина! Вернется, все объяснит…

– Да, конечно. До свидания, Иван Григорьевич.

– До свидания, Кать…

Положив трубку, она села у окна, не снимая плаща. Мысли в голове текли вялые, серенькие. Такие же, как сентябрьские сумерки за окном. Опять ни обиды, ни злости, одна пришибленная растерянность внутри шевелится, как жухлая трава под ветром. Нет, Паша не посмеет, не посмеет… Он же Никитку без ума любит. У него здесь дом, работа, семья. Да, семья, какая уж есть… И второй ребенок будет…

Скрипнула калитка – вошла Надя, ведя за руки Никитку с Танюшкой. Наклонилась, что-то сказала детям, те дружно закивали головами в шапочках. У Никитки шапочка голубая, у Танюшки – розовая с белым помпоном. Вот Танюшка взяла Никитку за руку, вместе пошли к крыльцу, поднялись, толкнули ручонками дверь…

– Тетя Катя! А тетя Катя! – звонко заговорила от порога Танюшка. – А можно, Никитка со мной поиграет?

– Да, Танюш, можно.

– Мам, а папа дома? – спросил Никитка, глядя на нее исподлобья.

– Нет, папы дома нет.

– А где папа? На работе? Он скоро придет?