– Вы правы, – спохватился Лыков. – Пошли срочно к полицмейстеру.

Он привык принимать решения такого рода самостоятельно. Департамент обычно давал ему полную свободу в методах дознания – и получал результат. Здесь же была сложная иерархия, и ее следовало соблюдать. Ведь за порядок в городе отвечал полицмейстер, и через его голову действовать не стоило.

Яковлев выслушал столичного сыщика настороженно. Пожевал бороду и сказал:

– Я правильно вас понял? Вы хотите подбросить московскому маклаку ворованные вещи и потом его же за это арестовать?

– Не подбросить, а вынудить купить.

– Руками уже нашего мошенника?

– Да. Гораль Пушкин старый осведомитель полиции, он провернет все ловко.

– Но… Алексей Николаевич! Это же провокация!

Лыков начал потихоньку выходить из себя. Тут полиция или благородный пансион?

– Петр Яковлевич, вы хотите поймать беглых каторжников или нет?

– Хочу. Но не любой ценой!

– А что вас не устраивает в этой цене?

– Как что? Во-первых, ваши методы… бессовестны. Во-вторых, этот Пушкин потом веревки из нас вить станет. Когда поймет, что оказал нам услугу и имеет теперь право на ответную от полиции любезность!

– Насчет моей бессовестности. Я готов пока оставить это без последствий… для пользы дела. А насчет ответной любезности – так ведь оно каждый день и в каждой полиции происходит, господин коллежский советник. В том числе и в вашей.

– Это так, Прозоров? – зло покосился на подчиненного полицмейстер.

– А как же иначе, ваше высокоблагородие? – ответил тот, отводя взгляд. – Другого способа и нету.

– Ну я положу этому конец!

– И оставите сыскную полицию без глаз и ушей? – съязвил Лыков. – То-то преступники обрадуются!

– Это мы еще посмотрим! А я все думаю: за что нас все так не любят? Вот теперь понятно за что! Сами провокируем, кого хотим – ловим, кого хотим – отпускаем…

Тут Лыков встал:

– Я отказываюсь вести дознание в таких условиях. И объясню губернатору, почему.

Яковлев переменился в лице.

– Подождите, подождите, ради бога! Поймите, ведь голова не принимает… Как же так? Неужели по-другому нельзя?

– Петр Яковлевич, вы ведь недавно в полиции?

– С апреля месяца.

– А до того были чиновником особых поручений при губернаторе. Чем занимались?

– Да чем только не занимаются чиновники особых поручений! Вам ли не знать! С голодом боролся, воинскую повинность надзирал…

– Полицейских дел мало касались?

– Разве иногда, и то в уездах.

– Как же вы хотели служить в полиции, когда дали согласие на эту должность? Делать дело хорошо и при этом в дерьме не запачкаться?

Яковлев молчал.

– Так я вам скажу, что иначе не бывает. Или надо службу менять, или засучить рукава и мести этот сор вместе со всеми.

– Но… ведь нечестно, чтобы известный нам маклак под нашим же покровительством краденое скупал!

– Петр Яковлевич. А что, если Разъезжалов со своими подручными человека убьют? Например, сегодня ночью. Пока вы тут чистоплюйством занимаетесь.

Готовы такой грех на душу взять? А могут и не одного зарезать, а как тогда, целую семью!

– Хорошо. Я даю разрешение на операцию. Поступайте как хотите.

– Ну уж нет! – Лыков перестал сдерживаться. – Вы должны присутствовать при договоре с маклаком Озоровичем и лично дать ему гарантии.

– Зачем это?

– А затем. Давеча вы сказали, что мои методы бессовестны…

– Я готов извиниться!

– К черту ваши извинения! Опять хотите легко отделаться? Выяснилось, господин исправляющий должность полицмейстера, что вы не понимаете самой сути вашей службы. От такого толкования будет больше вреда, чем пользы. Придется вас кое-чему поучить. Как с агентурой работать, какой ценой результат добывать. Как испачкаться, но дело сделать и обывателей защитить. Как, в конце концов, убийц ловить! Я понятно излагаю?

Яковлев был старше Лыкова и чином, и возрастом и совершенно не зависел от Департамента полиции. Но он понимал, что надворный советник сейчас пойдет к Баранову и все расскажет. А тот, конечно, примет сторону петербуржца. Губернатору важен исход дела. Чтобы в городе было спокойно. Яковлев лишь исправляет должность. И вопрос о том, станет ли он полноценным полицмейстером, отложен на осень. Когда закроются и выставка, и ярмарка, и начальство начнет делать выводы. И тогда рапорт Лыкова может оказаться решающим.

В итоге через час в кабинет полицмейстера вошел старик семитской наружности.

– Здравствуйте, Гораль Хаимович!

– Какая радостная встреча! Алексей Николаевич, таки сколько лет прошло!

– Шестнадцать, Озорович, шестнадцать.

– Как быстро летят годы… Вы уже, я слышал, надворный советник? И были даже камер-юнкером?

– Все верно.

– А Павел Афанасьевич умер, светлая ему память?

– Умер.

– Ах, как жаль! Весьма-весьма достойный был человек. Всегда умел войти в положение бедного еврея!

– Гораль Хаимович, а ведь вы нам снова нужны!

– Я? Старый-пожилой, никому не интересный человек?

– Именно. Дело вот в чем: надо нам изловить одного… вашего коллегу. Тоже блатер-каина, как и вы.

– Ну я вас умоляю, Алексей Николаевич! К чему эти обвинения?!

– Таки я продолжу. Он приехал из Москвы. Фамилия его Саласкин.

– Саласкин? Не знаю такого.

– Надо, чтобы узнали. И чтобы он купил у вас вещи.

– А… По-ни-ма-ю!

– Вот. Сообщу также, что указанный Саласкин – маклак известного убийцы Разъезжалова.

– Того, что лично задушил маленького ребенка?

– Да.

– Ой, какой нехороший, какой подлый человек!

– Вот вы нам и помогите его поймать. Разъезжалов бежал из Нерчинска. Он сейчас в городе, и с ним еще двое каторжных. А Саласкин может нас на них вывести.

– Алексей Николаевич, но мне-то это зачем?

– Ну как же! Уберете нашими руками конкурента. Ишь приехал сюда краденое скупать! Так и вам ничего не останется.

– Это понятно. А еще для чего?

– Чтобы полиция и дальше смотрела сквозь пальцы на ваши старческие безобразия.

– Вот! – Блатер-каин просиял. – Я хотел, чтобы эти слова произнесли в присутствии господина полицмейстера.

Яковлев, красный как рак, натужно просипел: