Она нравилась мужчинам и иногда, изредка, позволяла себе пользоваться этим. Так что по поводу Артема даже не колебалась: если бы он сам не запал на нее с первого же дня, Инга очаровала бы его быстро и бескровно. Была в ней какая-то необъяснимая женская притягательность, которой мало кто смог бы сопротивляться…

Сегодня Артем снова рисовал на ноутбуке свои схемы. Вернее, не рисовал, а вносил изменения. Значит, произошли в бизнесе Фадеева какие-то события. Или поступила новая информация.

– Чтобы быть эффективным личным помощником, я должен досконально понимать расстановку сил в компании, – не уставал повторять он. – Мне необходимо знать всё и обо всех.

Что ж, против этого Инга не возражала, хотя порой ей начинало казаться, что от стараний Артема попахивает паранойей. С другой стороны, чем больше он знает, тем лучше защитит ее, если обстоятельства сложатся как-то неблагоприятно. Так что пусть занимается, вреда никакого, а польза как раз может и выйти.

Она подошла к нему сзади, положила руки на плечи.

– Новые вводные? – спросила Инга.

– Да, в тверском филиале конфликт разгорелся, босс не может решить, на чью сторону встать и кого менять, а кого оставлять, – ответил Артем не оборачиваясь. – Обычная рутина. А у тебя что нового?

– Про побитых мальчиков я тебе уже доложила все, что знала, а больше порадовать нечем, – пошутила она. – Я стирку поставила, так что пока не ложусь. Хочешь, приготовлю что-нибудь?

– Мы же ужинали полчаса назад.

– Ну да, – согласилась Инга. – Но вдруг ты еще чего-то хочешь?

– Никаких «вдруг», ты же знаешь мой принцип: во всем должен быть порядок. Поужинали – значит, вопрос с едой закрыт до следующего дня.

Ох уж этот его порядок! То есть любовь к порядку – это, конечно, очень хорошо, но в безалаберности иногда столько очарования! Порой Артем казался Инге даже чересчур правильным, и она со своей любовью к маленьким спонтанным глупостям чувствовала себя ущербной.

– Тогда я пойду прилягу, пока машинка не остановится. Почитаю, – сказала она.

– Конечно, детка, отдыхай, – кивнул Артем, по-прежнему не отрываясь от экрана.

Инга прошла в спальню, закрыла за собой дверь, достала из-под стопки постельного белья в шкафу голубую записную книжку большого формата «Молескин». Письмо Игоря вложено под обложку, перехваченную резинкой.

Она улеглась поверх покрывала, предусмотрительно положила рядом раскрытую книгу, которую читала на ночь, и углубилась в текст, который и без того прекрасно помнила. Но Игорь, умирая, писал это своей рукой, и для Инги теперь важно было не содержание, а созерцание почерка, крупных букв и неровных строк. Это последнее, что у нее осталось от Выходцева. Его отпечаток. Его слова. Его мысли.

«…Девочка моя! Из письма ты уже знаешь, что я чувствую себя безмерно виноватым перед тобой, потому что ничем не могу отплатить за твою доброту, терпение и мужество. Да-да, именно мужество, потому что находиться рядом с умирающим, который знает о том, что умирает, – испытание тяжелое и горькое. Если бы у меня оставались годы жизни впереди и хоть немного душевных сил, я бы любил тебя, любил нежно и преданно. Но ничего этого у меня нет, и единственное, чем я могу выразить свое отношение к тебе, – это доверие.

Сейчас мне странно вспоминать о своей жизни и о себе самом. Словно это был вообще не я, а совсем другой человек. Это трудно объяснить, да я и не мастер растолковывать такие сложные вещи. Надеюсь, ты сама все поймешь.

Мы с женой очень хотели ребенка. И ждали его с восторгом и нетерпением. Когда родился Ванечка, мы были так счастливы! Но недолго. Вскоре выяснилось, что у Вани метахроматическая лейкодистрофия. Не буду грузить тебя подробностями, ты сама медик и, наверное, лучше меня понимаешь, что это такое и с чем мы столкнулись. Вылечить это нельзя. Можно только поддерживать, ухаживать и ждать, когда все закончится. Такие простые слова, обыденные. И такие страшные.

Мы долго не могли смириться, нам казалось, что этого просто не может быть. Ну как же так? Чем мы провинились перед небесами, что нас так наказывают? Мы бегали по врачам, платили сумасшедшие деньги за многочисленные консультации у именитых профессоров, мы выучили наизусть все, что написано об этой группе заболеваний в доступных нам источниках. Потом засветился лучик надежды: поскольку заболевание редкое, к Ванечке проявили интерес в одной клинике, где проводили научные исследования лейкодистрофии. Нам дали понять, что, возможно, новые экспериментальные методы лечения… Мы с женой приободрились. К нам и Ванечке доктора были очень внимательны, сына исследовали постоянно и полностью, а нам задавали множество вопросов, брали всякие анализы. В общем, работа велась ежедневно, Ваню даже положили в клинику, и в какой-то момент нам показалось, что он стал живее, сильнее. Мы жили этой надеждой.

Но чуда не произошло. Никаких экспериментальных методов лечения не придумали, а Ваня был нужен просто как объект научных исследований для чьей-то диссертации. Ты сама знаешь, как это бывает: заболевание редкое, поэтому каждый больной на вес золота. Не в том смысле, что нужно обязательно спасти его, а как источник полезной информации, которая когда-нибудь потом, в очень далеком будущем, поможет лечить других людей, а в обозримое время даст возможность кому-то обзавестись ученой степенью и опубликовать несколько статей.

Ванечку отдали домой, и о нас все забыли. Больше никто не звонил, не интересовался самочувствием мальчика, не давал советов и не предлагал помощь. Мы остались один на один со своей бедой. Ваню нельзя было оставлять одного ни на минуту, он нуждался в постоянном уходе и присмотре. Жена ушла с работы и сидела дома, безотлучно находясь рядом с больным ребенком. Она изо всех сил старалась обеспечить нашему сыну самый лучший уход, ведь врачи сказали, что если ухаживать максимально старательно и делать все необходимое, то ребенок может дожить до 6–7 лет. Ты сама медицинский работник и знаешь, что такое «прекрасный уход». Это не только силы, как физические, так и душевные, не только внимание, терпение, тщательность и доброта. Это еще и деньги.

Только не подумай, что я пытаюсь оправдываться. Я был как все, ну, или, по крайней мере, как большинство полицейских. У меня умирал ребенок, я должен был содержать семью, и мне было плевать с высокой колокольни на беды и горести других людей, жертв преступлений. Я зарабатывал деньги. Я хотел, чтобы мой сын прожил как можно дольше. И если для этого нужно покупать самые лучшие и самые чистые продукты, самые дорогие препараты и приспособления, то я заработаю столько денег, сколько нужно. Обеспечу «посадку» того, за кого хорошо заплатили. Закрою глаза на очевидное преступление, если получу за это конверт. Стыдно ли мне за это сейчас? Нет.

Ванечка умер, не дожив до пяти лет…»

Когда за дверью послышались шаги, Инга мгновенно засунула молескиновый блокнот под подушку и схватила раскрытую книгу. Даже выражение лица сделала соответствующее: сонное и скучающее. О Выходцеве Артем знал только то, чем она сочла нужным поделиться: частный пациент, умирал от рака, Инга приходила к нему ставить капельницы. Такой же больной, как и другие, обычная подработка в свободное время. Просто очень хороший человек и очень одинокий, за его могилой некому ухаживать, вот она и ездит на кладбище, из чисто человеческого сочувствия. Умолчать полностью она не могла, потому что Артем ведь спросил, откуда она знает Гарика. Можно было бы и соврать, мол, навещала могилу родственницы или подруги, но с Артемом и его паранойей шутить нельзя. У него есть склонность перепроверять. Поэтому она сказала правду. Но не всю.