Мы все еще обсуждали приключившуюся с мистером Козмиком беду, когда нас подозвали к дверям Ритуальной Залы.

Нас по одному стали приглашать в саму Залу. Меня вызвали первым. Я пять раз легонько стукнул в дверь, как нам было сказано. Около тридцати братьев и сестер, облаченных в хламиды с капюшонами, приветствовали меня.

— Поступай как должен, дабы познать полноту Закона. Любовь есть Закон, Любовь подчиняется Воле.

Магистр, выступавший в роли Повелителя Запада, ударил в пол древком своего копья. Он велел мне раздеться. Рядом с Магистром, облаченный в белое и желтое, как подобает Диакону, стоял Фелтон и держал книгу. По другую сторону рядом с Магистром я увидел женщину в бело-сине-золотом облачении, державшую меч Жрицы. Остальные держали свечи или размахивали кадилами. Мне показалось, что у меня — deja-vu, но потом я вспомнил, что сцена, немного похожая на эту, была в фильме, который мы с Салли смотрели всего несколько дней назад. В ритуале чернокнижников, безусловно, много театрального, но эта театральность неслучайна.

Вообще Магистр редко принимает участие в ритуалах. (Между прочим, то, что тучность — это профессиональное заболевание людей, следующих по Пути, неправда, потому что Магистр высокий и довольно-таки худощавый. Худой, с острым взглядом, с бородой, он выглядит так, словно недавно вернулся из странствий по пустыне Гоби.) Еще более, чем присутствие Магистра, меня поразила резная деревянная ширма в дальнем конце Залы за изваянием Изиды. Я подумал, что за ширмой, может быть, прячется еще одна фигура в капюшоне, однако, скорей всего, это был лишь плод моей фантазии.

Как только я разделся, Гренвилль — мне показалось, что это был именно он, — провел меня вдоль всего Дерева Сефирот, нарисованного на полу Залы, к Магистру. Он стал торжественно задавать вопросы, чтобы решить, достоин ли я быть принятым в Ложу, — это было повторение клятвы, которую я уже дал ему пару недель назад. (Это напомнило мне романы Денниса Уитли, а кроме того, церемонию присвоения ученой степени в Оксфорде.) Потом меня попросили повторить Девять Страшных Имен, которые я должен был выучить на память. Затем он напомнил, что мужчина или женщина, вступившие в Ложу с неблаговидными целями, караются смертью. Смертью карается также любой, кто осквернит чистоту Ритуальной Залы. Такое же наказание ожидает любого, кто попытается вызвать Хоронзона или вступить в общение с духами без разрешения Магистра. И наконец, смертью карается любой, кто попытается оставить Ложу. (Разумеется, речь идет не о смерти в буквальном смысле слова. Здесь — это метафора. Просто в человеке что-то незаметно умирает, если он нарушает установления Ложи.) Наконец я преклонил колена, чтобы еще раз поцеловать руку Магистра, и он произнес мое новое имя. Прозвенел маленький колокольчик, и двое зелаторов облачили меня в черную хламиду и препоясали белой веревкой. Мое новое имя Non Omnis Moriar.

Остальные, во главе с мистером Козмиком, один за другим входили в Ритуальную Залу и были официально введены в состав Ложи. Все очень волновались и дрожали, когда разговаривали с Магистром. Особенно мучилась Элис, из-за того, что ей пришлось показаться перед всеми нами голой. Рон принял участие в ритуале, хоть и говорил нам, что собирается бросить Ложу. Член мистера Козмика, хоть и маленький, был не такой уж и ужасный. Он получил имя Vigilans, что означает Бдящий. Ритуал продлился недолго и завершился тем, что Магистр продекламировал гимн, который начинается словами:

Трепещи же, если света хочешь,

О, муж! Мой муж!

Появись, внезапно грянь из Ночи

Пана! По, Пан!

Гимн завершился, большая часть присутствовавших разошлась, а мы, испытуемые, остались с женщиной, которая исполняла роль Жрицы Ритуала, — для нас она — сестра Dolorosa Mundi, а для тех, кто остался за дверьми Ложи, — Максин. Она усадила нас перед рядом освященных зеркал медитировать, а сама ходила перед зеркалами. У нее сильный южнолондонский акцент.

— Мы посвящаем это упражнение Индре. Согласно индуистскому преданию, зеркало — это Сеть Индры. Цель этого упражнения — постараться увидеть себя таким, какой ты есть, без всякой предвзятости. И в то же время вы должны постараться увидеть свое отражение в зеркале.

Мы расселись в несложной позе, то есть асана, откинули капюшоны и принялись пристально вглядываться каждый в свое зеркало. Я тут же принялся медитировать о своем «я», его отражении и природе этого отражения. Нет, нет, это мне только казалось, на самом же деле голова у меня была забита разными посторонними мыслями, например: как долго продлится эта медитация? Каким я кажусь своему соседу, сидящему перед таким же зеркалом? Нравится ли мне мое новое имя? Что это за тихий скрип и позвякивание у меня над головой? «Да» — это существительное? Может быть, мне следовало поесть, прежде чем прийти в Ложу? Сколько осталось жить моей матери? Если в зеркале меняются местами правая и левая сторона, то не должны ли меняться верх и низ? И еще Фелтон. Мне не хотелось бы думать о нем так часто. Каждый раз, когда я перечитываю дневник, мне кажется, что Фелтон все больше и больше овладевает моей жизнью.

По крайней мере, я не поддаюсь искушению думать об улётном теле Салли, подумал я, но потом я понял, что я как раз об этом и думаю. Таким образом, обнаружился второй уровень отвлеченности, то есть когда понимаешь, что эти отвлеченности суть искушения, или то, что индуисты называют сидхи. Как от них отделаться? Я не должен думать об этом и не должен думать о том, что мне об этом не нужно думать. Но, может быть, суть как раз не в том, чтобы отделаться от этих мыслей, а надо спокойно признать их такими, какие они есть?

Всего десять-двадцать минут назад, стоя рядом с другими испытуемыми, я чувствовал себя нормальным человеком, но как только меня усадили и заставили медитировать, я превратился в современного Святого Антония, одолеваемого всевозможными фантастическими и ужасными мыслями. Зеркало передо мной исчезло, а я все продолжал думать о бедрах Салли, и, продолжая думать о ее бедрах, я понял, что со мной всегда так, что я думаю о сексе ежечасно, ежедневно. К медитации это не имеет никакого отношения, не считая того, что медитация заставляет меня острее это осознать. Я не могу смотреть на молодую женщину и не думать о сексе. Такой уж я есть, и это одна из вещей, которые дневник до сих пор скрывает.

Из зеркала на меня смотрело мрачное лицо, недовольное тем, что я уделяю ему слишком мало внимания. Я изо всех сил старался держать в фокусе это лицо, такое мрачное, такое чистое, такое юное, такое ничем не отмеченное, вылепленное с таким совершенством — как маска, предназначенная для того, чтобы скрывать мысли, бушующие в этой черепной коробке. В зеркале человек видит все что угодно, кроме самого себя. Эта мысль показалась уже знакомой. Потом я понял, что это перефразированное замечание Фелтона о дневнике. Мне никогда не удастся увидеть самого себя. Мы все разделяем судьбу Дракулы — быть невидимым в зеркале.

Рядом со мной окончательно раскисшая Элис беззвучно плакала перед зеркалом. Еще один повод отвлечься. Я сидел и медитировал, окруженный взбунтовавшимися призраками смерти и желания. Я никогда не увижу своего лица, потому что мое лицо не там, где я думаю. Мое лицо существует только в глазах других. Мое лицо видит Салли. В конце упражнения мы поднялись со своих мест, бледные и окоченевшие, и исполнили над зеркалами ритуал малого изгнания. В общей сложности все заняло полтора часа, но в Зеркальном мире полтора часа это долго, очень долго.