Когда он вывел меня из подвала, гордо полагая, что раздавил мою душу, я заперся в своей комнате и всю ночь горячо, со слезами молился.

— Как хорошо! — вздохнул Беневоленский.

— Наутро я заявил хозяину, что ни дня не задержусь в его доме.

— Я не отпущу тебя, — сказал мне Вирский.

— Тогда я убегу.

— Тебя осудят за побег.

— Вы забыли, Родион Иванович, — сказал я, — с кем связались. Я юродивый. Расстанемся по-хорошему, или я превращу вашу жизнь в кошмар. Я буду мочиться на обои, на ковры, плевать в лица вашим гостям. И это, как вы хорошо знаете, будет в полном согласии с эстетикой юродства.

Неожиданно Родион рухнул на колени.

— Отец Тихон! — закричал он. — Спасите меня! Я обманул вас, но это все он, мой приемный отец! Он нашел меня в колонии и насильно разлучил с братом!

— Ты отказался от своего отца.

— Вирский принудил меня! Он сказал, что мой настоящий отец — он, что моя мать изменяла с ним моему отцу. Он был ласков со мной. Да знаете ли вы, что такое колония! Это ад! Он обещал вытащить оттуда и брата, но обманул. Он лепил из меня своего преемника. И все эти книги — его. Это он приказал вытащить вас из лагеря и беседовать с вами. Он сильно боится вас, я это заметил. Но я… полюбил вас! Только вы можете спасти меня!

— Я не верю тебе, — сказал я.

— Вы имеете все основания мне не верить, — согласился он. — Но послушайте… Пять лет назад у меня родился сын. Его мать — актриса. Это красивая и лживая женщина. С помощью сына она хотела женить меня на себе, а когда не получилось, сдала ребенка в детский дом. Я хочу записать его на свое имя и воспитывать в своем доме. Спасите невинного ребенка! Станьте его наставником!

Тихон Иванович замолчал. Ни один мускул на его лице не шевелился.

«Уж не обмер ли?» — испугался Беневоленский.

— Как бы вы поступили на моем месте? — спросил Тихон.

— Согласился бы, — вздохнул старик. — Но дело в том, что я не мог бы оказаться на вашем месте. Вы человек исключительный.

— Я поставил перед ним условие: сжечь мерзкие книги и фотографии. Он согласился.

Весь день до поздней ночи на его участке полыхал огромный костер. Никогда я не предполагал, как трудно жечь книги, как они плохо горят… Зловоние от костра было такое, что соседи донесли коменданту поселка.

Пепел мы закопали под сосной в лесу. Через месяц ее иглы почернели и осыпались. С научной точки зрения это объясняется тем, что в типографской краске много свинца.

На следующий день меня познакомили с ребенком. Это было ангельское создание! Красота матери и отца в нем удвоилась. Единственным физическим изъяном была шишка на его голове, которую мальчик постоянно трогал. Но за дивными кудряшками она была не заметна. Я крестил его…

И снова в горнице повисло молчание.

— Может, прервемся? — осторожно спросил Беневоленский.

— Нет, — возразил старец. — Просто я задумался, извините. К тому же история моя почти закончилась.

— Как?! — Меркурий Афанасьевич расстроился.

— Мальчик рос послушным и привязался ко мне. Через год был арестован и расстрелян Иван Вирский, приемный отец Родиона. Поговаривали, это было связано со смертью Горького, который патронировал его институт. Через месяц пришли за Родионом и мной…

Я встретился с третьим Вирским после войны, в Казахстане, в ссылке. Он сам разыскал меня. Это был красивый восемнадцатилетний юноша, настоящий сын своего отца. Мы стали жить вместе… Вы правы, Меркурий Афанасьевич. Мне трудно об этом говорить. Как-нибудь потом.

— Яблоко от яблони?

— Есть более точное выражение: крапивное семя. Его никто не сеет, но оно само прорастает на местах, заброшенных человеком. В духовной области это часто случается. Через полгода я выгнал Родиона. Уходя, он поклялся мстить мне. Тогда я не принял клятву всерьез. Я считал себя независимым, защищенным от мира. Но это чудовище добилось своего. Он знает каждый мой маршрут и всегда появляется там, где я останавливаюсь. И всегда в этом месте происходит что-то мерзкое! Вы читали о загадочных маньяках? Обыкновенные люди, врачи, учителя, рабочие, нередко семейные, насилуют малолетних и зверски их убивают. Медицина не может объяснить этого явления. Но странная статистика: это почти всегда происходит там, где нахожусь я. КГБ давно отслеживает меня по этой линии, а Родион всегда выходит сухим из воды.

— Вы думаете… — пробормотал Беневоленский.

— Не думаю — знаю…

Джон без труда нашел шашлычную на Пятницкой. За соседним столом оживленно «беседовали» глухонемые. Их руки сновали, как челноки, лица непрестанно искажались гримасами. Через полчаса один из них быстро встал, подошел к Половинкину и сказал нормальным языком:

— Мы одиноки во Вселенной, брат!

Тотчас рядом возникла официантка, и Джон расплатился за кофе. «Глухонемой» долго водил его по замоскворецким переулкам. Джону даже показалось, что его Вергилий заблудился. После плутаний по грязным дворам и переулкам они наконец вышли к четырехэтажному дому на Пятницкой же улице, прямо напротив шашлычной, откуда начали свой путь. Во дворе возле подъезда, выкрашенного в омерзительный желтый цвет, сидели три старушки и что-то сердито выговаривали небритому пригорюнившемуся мужику в трико и майке-безрукавке.

«Глухонемой» исчез.

— Кого ищем, командир? — мужичок вскочил. — Сектантов? Здесь они, пидоры! Четвертый этаж, квартира тридцать пять. С тебя бутылек!

— Почему пидоры?

— Как почему? — изумился мужик и подмигнул Джону. — Потому что пидарасы. Дай на чекушку. Без меня хрен бы ты их нашел. Пришипились, голуби! Дай на чекушку! Трубы горят!

— Уймись, Петрович, — вмешалась одна из старушек. — Какой тебе опохмел, ты уже пьяный вдребадан.

Джон пожал плечами и вошел в подъезд. В ноздри резко ударило застоявшейся вонью. На стене он увидел знакомое: «Fuck you». Рядом была нарисована стрелка, указывающая наверх: «Там пидарасы!» С тяжелым сердцем он нажал кнопку звонка тридцать пятой квартиры. Дверь открыла крупная женщина с мужским лицом и густыми темными волосами, собранными на затылке в шар.

— Новенький? На моление? Рановато. — И вдруг заорала так, что Джон чуть не скатился по лестнице: — Пил?!

— Вчера, — смущенно признался он.

— А ну, пш-шел вон! Неделю, слышишь, не-де-лю, не смей приходить в храм, пока водка не выветрится!

— Что случилось, Марьванна? — послышался бархатный голос. — Кого это вы отчитываете?

Половинкин и не заметил, как на площадке появились двое мужчин. Оба высокие, с чистыми породистыми лицами. Но если во внешности одного чувствовалось барское превосходство и сдержанность от сознания своей силы, то второй ни секунды не стоял на месте, непрестанно двигался и пританцовывал и при этом сверлил Джона необыкновенно живыми, смеющимися глазами. Первый мужчина был коротко подстрижен, у второго длинные пепельные волосы были схвачены на затылке резинкой.