— Ну и каково это чувствовать, что весь Лондон лежит у твоих ног? — спросил Карл однажды вечером, когда они вернулись на Бьюри-стрит.

— Потрясающе. Но если я пробуду здесь ещё месяц, то сделаюсь важным, хвастливым, невыносимым ослом.

— Ну, теперь ты пойдёшь послушать Марию Саллу? Она поёт сегодня в «Севильском цирюльнике», и, говорю тебе, она феноменальна.

— Мне казалось, что ты не любишь музыку.

— Не люблю. Я хожу смотреть на неё. О, эти глаза, эти губы! Я бы даже бросил Сюзи ради неё. Хотя, судя по тому, что я о ней слышал, это всё равно, что прыгать из огня да в полымя.

Феликс подавил зевок.

— Возможно, она такая, как ты говоришь, но я всё-таки не пойду. Я устал. Не хочу слышать больше музыки, даже собственной. Я сказал об этом сэру Джорджу, который хотел, чтобы я дал ещё один концерт. — Он откинул одеяло и скользнул в постель. — Лондон прекрасен, его люди замечательны, Мария Салла феноменальна, и я люблю её. Я люблю твой дом и тебя. Люблю всех, но очень устал и хочу домой. Уеду в конце недели.

На следующее утро он подъезжал к особняку Дорсит на Беркли-стрит. Это был изящный дом в стиле английского ампира, стоящий на зелёной лужайке за чугунной оградой. Один ливрейный лакей открыл дверцу кареты, другой взял его шляпу, лёгкий летний плащ и перчатки, третий проводил по коридору с мраморным полом в огромную гостиную, обставленную богато, но не кричаще, и увешанную фамильными портретами высокомерных дам в средневековых нарядах, бархатных токах и шляпах с плюмажем рядом с дородными лордами в доспехах, кольчугах, шёлковых камзолах и парадных мантиях на расшитых золотом алых мундирах. У маркизы явно не было недостатка в лакеях и предках.

Феликс ожидал, что застанет небольшое аристократическое общество, и был удивлён, но не разочарован тем, что других гостей не было.

— Я никого больше не пригласила, — сказала она как бы в ответ на его мысли, вплывая в комнату и шелестя серым шёлком, — потому что хотела иметь возможность поговорить с вами.

Высокомерие покинуло её. Теперь её манеры выдавали некоторое смущение. Продолжая разговаривать, она села возле него на узкую тахту, не глядя на него и комкая кружевной платочек. Толстый мажордом в белых перчатках внёс огромный серебряный поднос, который поставил на стол, а затем убрал с невероятной торжественностью. Пока маркиза разливала чай, Феликс сделал несколько комплиментов по поводу висевших по стенам фамильных портретов. Она взглянула на них со смешанным чувством гордости и раздражения.

— На некоторых изображены предки моего покойного мужа, на некоторых — мои, — пояснила она. — Наши предки прибыли в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем[36].

Она поведала пространную и скучную историю обоих семейств, и Феликс поразился звучавшей в её голосе смеси семейной гордости и горечи.

— Да, — наконец повернулась она к нему с грустной улыбкой, — это почётно — обладать долгой и славной историей рода, но, если бы вы только знали, сколько опасностей это создаёт, какую ответственность налагает. — Как бы случайно она положила руку ему на колено. — Особенно когда человек так одинок, как я.

Ему показалось невероятным, чтобы такая яркая личность, как она, могла быть одинока в Лондоне, но очаровательная маркиза уверяла, что тем не менее так оно и есть — она страшно одинока. О да, её обязанности в качестве фрейлины, прогулки, несколько общественных обязанностей создавали видимость полноты жизни, но глубоко внутри она чувствовала себя одинокой. Особенно по вечерам, когда остро ощущала гнетущую пустоту, тоску по чему-то, чего она сама не могла определить.

— Друг — вот что мне нужно, — вздохнула она, бросая на него томный взгляд из-под загнутых ресниц.

В тот момент, когда она случайно увидела его в парке, она почувствовала, что они могут стать друзьями, большими друзьями. Наблюдая за ним на концерте, она уже не сомневалась в этом, вот почему пригласила его — чтобы сказать, что они могут сделаться такими друзьями.

Пока она говорила, её пальцы сжимали его бедро. Он положил руку на её ладонь и слегка пожал. Этот невинный жест вызвал в её стройном теле судорогу страсти. Она прижалась к нему, и он почувствовал мягкую упругость её груди.

Да, дружба — вот что ей надо. Дружба с великим артистом вроде него, чувствительным и всё понимающим. Но в Лондоне дружба невозможна. Её здесь все знают. Такова цена титула маркизы Дорсит, одной из приближённых королевы. Даже в своём доме в окружении восемнадцати слуг она не может рассчитывать на уединение. Слуги сплетничают, и их сплетни просачиваются во дворец. Но она знает, где найти уединение. Солнечная вилла в Италии...

— Это около Рапалло, — пояснила она. Теперь её губы были у самого его уха, голос вырывался горячим прерывистым шёпотом. — Скрытая от глаз в холмах среди оливковых деревьев... О, милый, это будет нашим гнёздышком...

Она поедет первой и встретит его через несколько дней. Там они будут одни, вдали от злого, жестокого мира. Он сможет сочинять, они станут купаться в прозрачных водах уединённых бухт, лежать рядом на песке. А ночью будут любоваться сверкающими звёздами, слушать цикады и стук сердец друг друга.

Он мягко высвободился из её объятий. Слова Карла звучали в его мозгу. «Сколько раз, — подумал он, глядя на неё, — разыгрывала она эту сцену, говорила те же слова». Однако ему не хотелось смеяться. Ему было жаль её, он чувствовал её внутренний конфликт, борьбу между плотским голодом и дьявольской гордостью. Подобно королеве, она была пленницей своего положения. У неё не было права, которым обладали рядовые люди, — права грешить. Она была прикована к фамильному гербу. Эти портреты на стенах сделались её тюремщиками, мучителями. Они вынуждали её, пылкую и сексуальную, изображать из себя одинокую надменную всадницу, которую он видел в парке. Они сделали из неё лицемерку, опускавшуюся до жалких тайных итальянских интрижек. Со временем они приведут её к трагическому финалу.

— Я бы очень хотел поехать с вами в Италию, — вымолвил он, — но мне необходимо через несколько дней вернуться домой.

Он сделал всё, чтобы спасти её гордость. Был нежен, держал её руки. Сказал, что никогда не забудет, что она выбрала его в друзья... Возможно, когда-нибудь...

Она смотрела на него с раскрытым ртом. В её глазах стояли слёзы стыда, разочарования и тоски. Она была уже не так красива и молода, как минуту назад. На её лице проступили веснушки и тонкие морщинки, которых он раньше не замечал. Она больше не была похожа на холодную и надменную маркизу в амазонке бутылочного цвета, она выглядела как обыкновенная женщина, у которой не состоялся новый роман.

Он взял в руки её лицо, мягко поцеловал в губы и вышел.

В этот вечер со своим другом Карлом он был на приёме в Девонширском дворце. Даже строгая официальность приёма и внушающее трепет великолепие интерьера не ухудшили его прекрасного настроения. После напряжения предыдущих недель его сдерживаемое мальчишество проявилось в приступах непреодолимой весёлости. Юность брала верх над славой, он не мог соблюдать чопорность, чуждую его натуре. Сделав дело — дав концерт, он хотел отдаться веселью. И он веселился. Болтал, смеялся, флиртовал. Шампанское вскружило ему голову, раскачало пол под ногами и смыло последние следы сдержанности.