Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако Альма Блум утверждает, что объятие больше походило на борьбу.
— Мартин, твоя жена была беременна. Срок три или четыре недели.
Мартин делает протестующий жест.
— Этого не может быть, — говорит он. — Она принимала противозачаточные таблетки.
— Еще как может, — вздыхая, говорю я, — Карина, моя коллега из судмедэкспертизы, обнаружила в яичниках Стеллы большое количество желтого тела, а в матке — эмбрион размером около сантиметра. Не крупнее вот этого ногтя, — показываю я ноготь на указательном пальце. — Совсем крохотный зародыш. Маленький сгусток плоти, покрытый слизистой оболочкой, небольшой вздувшийся холмик, пузырчатое образование. Ты знал об этом?
— Нет.
— Не знал, что она была беременна?
— Говорю же — нет!
— Тебе хотелось еще детей?
— Нет.
— А Стелле?
— Я же сказал: нет, она пила таблетки.
Аманда
Когда мама болела, мы думали, что она умрет. Маме казалось глупым, что она не успела прочитать столько книг, поэтому я садилась к ней на кровать и читала про капитана, который охотился на морское чудовище. Но мы недалеко ушли. Ей надоело, да и мне было скучно. Потом ей хотелось, чтобы я читала только объявления о недвижимости из «Афтенпостен».
«Если мы сейчас переедем в другой дом, то сможем начать жизнь сначала», — сказала она и обняла меня.
Я спросила, зачем нам начинать жизнь сначала, если мы уже столько прожили. Мне, во всяком случае, не хочется заново все пережить.
Она ответила, что это просто такое выражение и его не надо понимать буквально.
Однажды я прочитала ей о квартире на Фрогнервейен, которая то ли сдавалась, то ли продавалась. Точно не помню. Мы читали объявления и об аренде, и о продаже в утренних и вечерних газетах.
«Ой, — сказала мама, — мы же там раньше жили, перед тем как переехали. В этом самом доме. Интересно, может, это наша прежняя квартира?»
Я помню, как мы там жили.
Когда-то очень давно, еще до маминого рождения, с крыши этого дома сбросился мужчина. Мама рассказала мне эту историю, чтобы я не высовывалась из окна. Ведь мы жили на девятом этаже. Ясное дело, она за меня очень боялась. Мне и было-то всего четыре-пять лет, маленькой дурочке.
— И никто, Аманда, никто не знал, почему он оттуда сбросился.
Коринне
— Я хотела бы обсудить с тобой еще одну фразу, — говорю я Мартину.
Он отводит глаза. Потом поднимается и предлагает сварить мне кофе. Я предпочитаю чай.
— Если можно, чашку чаю, — прошу я. — Никогда не могла отказаться от чашки чаю.
Моим коллегам больше нравится виски. Раньше мы часто выезжали по работе за город и, бывало, ночи просиживали за расследованиями. С грустью вспоминая прошлое, коллеги говорят, что стакан «Доусона» внес ясность во многие дела. А я раскрыла немало дел за чашкой крепкого «Липтона». Но это же я.
— Какую фразу ты хотела обсудить? — спрашивает он, ставя передо мной чашку.
— Высказывание свидетельницы, — отвечаю я. — Одна из свидетельниц полагает, что ваше объятие на крыше было больше похоже на борьбу.
Мартин отводит глаза.
— Нет, мы не боролись. Мы обнимали друг друга. Она стояла напротив, опьяненная солнцем, высотой и… радостью. Ее настроение вдруг передалось мне. Нам ведь нелегко приходилось в последнее время.
— В каком смысле нелегко?
— Болезнь Стеллы, смерть ее матери… многое.
— Но ваши отношения были в порядке?
— Она меня до безумия доводила, — резко отвечает он. — Стелла боялась всего на свете. А больше всего, что я ее брошу. Боялась, но не говорила. Она была как ребенок. Как Би.
— Би — твоя дочь?
— Собственного ребенка всегда чувствуешь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Да, очевидно, она моя дочь.
— И вы ждали еще одного ребенка?
— Нет!
— Я повторю вопрос: может, там, наверху, вы боролись, а не обнимались? Может, вы поссорились?
— Нам со Стеллой было хорошо вдвоем. Я не сталкивал ее с крыши, если ты об этом. Да, мы стояли на краю, прижавшись друг к другу. Помню, как я гладил ее узкую спину, позвонки, проступающие сквозь тонкую ткань платья. Когда я был маленьким, Торлейф, любовник Харриет, сказал, что ее спина похожа на скрипку Страдивари. До того, как стать ревизором в Хейланде, Торлейф был музыкантом, скрипачом. У него была мечта сыграть на скрипке Страдивари. Конечно, он ее не осуществил. По-моему, никакого особого таланта у него не было. И вот это детское воспоминание вдруг налетело на меня как туча, — рассказывает Мартин.
Он бросает на меня взгляд и повторяет:
— Я ее не сталкивал.
— Расскажи мне про видеозапись, — прошу я.
— Видеозапись, — говорит он.
— Да, видеозапись, — повторяю я.
— Зимой ограбили нашего соседа, а квартира у него застрахована не была. Мы подумали, что нам надо застраховаться. То есть Стелла, которая всего боялась, настаивала на этом. Пришел страховой агент, стал ходить из комнаты в комнату, записывать что-то, а потом сказал, что рекомендует своим клиентам снять на видеокамеру все ценные вещи в доме и сделать сопровождающие комментарии. Запись пригодится в случае грабежа или пожара. Он сказал, что в критической ситуации люди часто забывают, какое у них было имущество и сколько оно стоило.
Мартин смеется.
— Но видеозаписи для страховки у нас не получилось, — говорит он.
— Ну-у… Зато получилось интересно, — отвечаю я.
Мы долго молчим. Тишина его нервирует и дает мне преимущество. Он не знает, что делать. Он постукивает пальцами по столу.
— О чем ты думаешь? — наконец спрашивает он.
— Я думаю о диване, — отвечаю я. — Это ведь тот диван, да?
Раздвижные двери делят помещение надвое. Мы сидим в столовой, а зеленый диван находится в гостиной.
— Люди моей профессии нечасто сталкиваются с волшебными диванами. Я как-то видела ковер-самолет, а вот волшебные диваны — никогда. Интересно, ты мне разрешишь сесть на него, чтобы загадать желание?
— И что же ты загадаешь? — спрашивает Мартин.
— Вот еще, я тебе не скажу.
Мартин вытаскивает пачку сигарет, предлагает мне, но я отказываюсь. Он закуривает и наблюдает за колечками дыма.
— По-моему, на этот диван такие толстые, как ты, еще никогда не садились, — говорит он.
— Ну тогда он разломится пополам.
— Совсем как мой дед, — говорит он.
— Тот, который лег на рельсы?