– Клио Пратт втаптывает тебя в грязь, а ты тратишь время на треп с ней и при этом еще улыбаешься.

– О чем ты говоришь? – Беверли притворилась, что не понимает, о чем идет речь.

– Не изображай из себя дурочку, дорогуша. Впрочем, сие собрание не место для откровенного разговора. Пойдем навстречу благим намерениям хозяев и будем беспечно напиваться. Бог мой, как бы я хотела быть такой наивной, как ты, но я не выношу зрелища, когда женщину унижают. Особенно когда другая женщина занимается этим и получает удовольствие. Это против правил.

– Не понимаю…

– Клио Пратт издевается над тобой. – Валери, схватив Беверли за плечи, придвинулась и заговорила, жарко дыша ей в ухо: – Слушай меня и не дергайся. Эта дрянь распространяет повсюду слушок, будто ты виновата в смерти Дадли.

– Дадли покончил с собой… – вырвалось у Беверли заодно с неуместным кашлем. Она вдруг поперхнулась.

– Возможно, он почиет в мире. – Валери задрала голову, посмотрела на потолок и осенила себя крестным знамением. Потом вновь обратила взор на Беверли: – Но Клио утверждает, что ты отправила его туда. Она поведала мне на днях, что ты собиралась уйти к другому мужчине, имени которого она, впрочем, не знает, и это доконало Дадли.

У Беверли перехватило дыхание.

– Очевидно, Дадли признался Ричарду, что он не переживет твой уход и лучше ему будет умереть раньше.

Слова Валери заставили Беверли содрогнуться. В ее памяти всплыли жуткие картины все ухудшающейся энфиземы Дадли, их попытки скрыть его болезнь от окружающих, самим решить возникшие проблемы. То, что муж исповедовался своему другу Ричарду, было для Беверли открытием, в которое она поверить не могла и не хотела. Самоубийство Дадли стало для нее не только болезненным ударом, но и унизило ее в глазах общества. Она достаточно настрадалась. Зачем же вскрывать едва зажившие раны?

– Когда я увидела, что ты чуть ли не целуешься с Клио и слушаешь ее болтовню, я решила тебя предупредить.

Беверли стало зябко, несмотря на выпитое вино. Зачем Клио начала ворошить прошлое почти через три года после смерти Дадли? Беверли облокотилась о стойку, потому что ее вдруг качнуло. Не хватало еще упасть на глазах у всех.

– Мы с Люком сейчас отчаливаем на обед к Банкрофтам, – продолжала Валери. – Ему претят эти закуски величиной с палец. Он голоден и надеется, что там подадут на стол настоящее мясо. Поедешь с нами?

– Я не приглашена.

– Вот как? Ну ладно. Тогда держись. Соблюдай норму. Утром звякни мне.

Валери небрежно поцеловала ее в щеку, слегка оцарапав серьгой, и исчезла в тумане, надвинувшемся на Беверли.

Беверли выбралась из дома, пересекла лужайку, и только на шоссе, где она голосовала таксистам, дымка рассеялась. Три года она пыталась стереть из памяти смерть Дадли и начать жить для себя самой. Ее преследовали призраки, перешептывания за спиной, сплетни. Она винила себя за свою нерешительность, за то, что не развелась с ним раньше, еще до его болезни, когда поняла, что их совместная жизнь невыносима. Она проявила слабость характера и за это теперь расплачивается. Ее нерешительность привела к тому, что ей пришлось ухаживать за нелюбимым человеком, обмывать его немощное тело, подбадривать, терпеть его жалобы, а в награду получить зрелище распростертого у бассейна мертвеца и пятно на репутации. Из жертвы она, по мнению Клио, превратилась в хладнокровного палача. Пока все так не начали думать, стоило бы заткнуть Клио рот.

Джордж Уэлч, вице-президент приемной комиссии теннисного клуба, плавно повернул рулевое колесо, обтянутое мягкой кожей, и его серебристый «Мерседес» покатился по хрустящим под покрышками мелким ракушкам. Нажав кнопку на панели, он опустил стекло и вдохнул запах океана. За этим он и приезжал сюда каждое утро, выкраивая из жесткого расписания сугубо занятого делового человека время на дорогу и прогулку босиком навстречу приливной волне. Он смаковал сложный коктейль из ароматов гниющих водорослей, морской соли и рыбьей чешуи.

Всю жизнь водное пространство притягивало его. Здесь он избавлялся от тревог и накопившейся агрессивности и ощущал умиротворение. Этот ритуал вполне заменял ему банальную утреннюю пробежку, необходимую для поддержания формы, и позволял принимать действительность таковой, как она есть, и даже радоваться обретенным жизненным благам.

По возвращении вид собственного жилища на Мейн-стрит обычно умилял его. Аккуратная двухскатная крыша, с которой легко соскальзывал самый тяжелый снег, голубые ставни на окнах, чисто вымытые, безупречно прозрачные стекла, свежеокрашенный фасад, дорожка через лужайку, вымощенная изящной плиткой, без единой травинки в проемах, – все не хуже, чем у богатых соседей, имеющих возможность нанимать высокооплачиваемых строителей, садовников и газонокосильщиков.

Он сделал удачное вложение капитала. Никаких излишеств, но домашний уют и удобства были налицо. Все, что он приобретал, даже какая-либо мелочь, приносило ему выгоду в той или иной форме сообразно уплаченной сумме. Он был везучим человеком. Только вот в ушах его слышался призывный шум прибоя, словно голос возлюбленной, которую он только что с горечью покинул.

Он бы предпочел жить на берегу, у самой черты прилива, слиться душой с могучей Атлантикой, покоряясь ритму набегающих и отступающих вспять волн, видеть океан из каждого окна, но мечта его была неосуществимой. Жена не соглашалась на переезд, ссылаясь на связанные с этой процедурой непомерные расходы и считая, что соленые ветры и сырость отрицательно влияют и на людей, и на сохранность строений, и уж, конечно, погубят ее любимые нежно-лиловые ирисы, пурпурные пионы и пышные рододендроны. Вода, по ее мнению, хороша только в бассейне, отфильтрованная и подкрашенная в голубой цвет. Такова Мэри, экономная, рачительная хозяйка, с годами приобретшая навыки управления, практикуясь на своих учениках в школе, выработавшая собственную систему незаметного, но постоянного и неуклонного давления.

Джордж когда-то давным-давно купил для маленькой еще дочери звуковую игрушку, имитирующую природные шумы. Из забавной коробочки доносился то шорох дождя, то треск пламени костра, то рокот прибоя. Пользуясь ею, он успешно убаюкивал возбужденную малышку, если жена задерживалась у своих подруг. Игрушка потом пришла в негодность и где-то затерялась. Сейчас он почему-то вспомнил о ней с сожалением. Она бы ему пригодилась.

У самых ворот Джордж, повинуясь внезапному импульсу, развернулся и проехал метров двести назад, к соседнему особняку, похожему на его собственный. Припарковав «Мерседес» у калитки в живой изгороди, он решительным шагом, словно подстегивая себя, направился к входной двери и позвонил, хотя еще издалека заметил, что дверь гостеприимно распахнута.

Почти мгновенно на пороге появился хозяин, будто ожидавший этого визита. Генри Льюис, худощавый и мускулистый, выглядел моложе своих сорока трех лет, а его кофейного цвета кожа вряд ли бы вызвала брезгливость даже у отпетого расиста. Он вполне вписывался в «белую» ауру Лонг-Айленда. И одевался Генри всегда со вкусом. Его подбор свитеров и спортивных брюк или шорт для утренней пробежки, костюмов, рубашек, галстуков для вечерних приемов и коктейлей был безупречен. А это означало, что он в курсе, у кого надо заказывать одежду, соответствующую статусу места, где «благородная бедность» была не в почете и где он решил поселиться, приобрел участок земли и построил дом. Джорджа даже немного смущала красивая внешность Генри. Он ощущал неловкость от того, что невольно любуется другом. Между мужчинами, как казалось Джорджу, не должно возникать подобного чувства.