– Но не всем она так идет, как тебе! Ты такая стала – не узнать! Такая… Такая… Десять шаров тебе, Майка! – выставил Димка вперед обе пятерни, растопырив широко пальцы.

– Десять? А раньше, я помню, и шести не давал… – вставила свое слово Дина, сердито взглянув на мужа. И тут же, улыбнувшись, торопливо проговорила, будто извиняясь за свой обиженный тон: – Помнишь, Майка, как они в классе всех девчонок по десятибалльной шкале развели? Мы с тобой вместе тогда на шести баллах так и застряли. А теперь, смотри-ка, ты и до десяти доросла… Ну что, пойдем на кухню? Ты нам поможешь? Скоро народ повалит, а у нас не готово ничего…

«Ну вот! Ничего страшного и не случилось!» – горделиво подняло внутри Майи голову то, которое «хочется». «Подожди, не вечер еще…» – прошипело злобно в ответ ему «нельзя». «Ша, ребята, успокойтесь! – весело повязывая фартук и счастливо улыбаясь под Димкиным восхищенным взглядом, приказала им обоим Майя. – И вообще, идите-ка вы из меня на все четыре стороны. Хватит пугать. Что я, не имею права с друзьями Новый год встретить? Я же просто в гости пришла, без обиды и злобного коварства, просто так пришла… Позвали и пришла…»

Сразу стало легко и бесшабашно и по-новогоднему весело. Тем более Димка тут же предложил ей аперитив, то есть налил полный бокал темного густого киндзмараули. А себе – водки. И выпить до дна заставил под предлогом того, что он с утра хоть какого, хоть самого завалящего собутыльника дождаться никак не может. У людей праздник, а у него жена беременная, даже чокнуться не с кем по-человечески. А когда Дина отправилась в ванную, чтобы привести себя в порядок, и уже оттуда выкрикивала для Майи кулинарные указания досмотреть-порезать-попробовать, спросил, подняв на нее большие грустные глаза:

– Обижаешься на меня, да?

– Нет. Уже нет. Перегорело все, Дим, – расплылась она в легкой хмельной улыбке.

– Ну да… Видишь, как оно все вышло… Теперь, наверное, ты и сама уже поняла, что я тебе и на фиг не нужен был… Ты… Ты сейчас такая стала, Майка… Я даже не знал, какая ты на самом деле красивая!

– Ага. Десять шаров. Ты уже говорил.

– А… ты меня вспоминала? Ну, хоть немного?

Она не успела ему ничего ответить. Дверной звонок задребезжал так требовательно и непрерывно, словно сорвался со своих механических тормозов.

– Димка, открывай быстрей, дверь разнесут! – сердито крикнула из ванной Дина. – Черт, чего так рано-то… И не готово еще ничего…

Вместе с шумной компанией ворвался в маленькую квартиру шальной радостный дух предстоящего молодежного гуляния. Здесь все были свои – бывшие одноклассники. Кто парами, кто поодиночке. Отчего-то любая школьная дружба сохраняется в течение первых пяти лет, а потом исчезает куда-то. На ее месте слишком уж быстро образуются другие, новые связи, новые дружбы – произрастают из коллег по работе, привозятся из отпусков, из командировок. С пылу с жару, свеженькие… Вот и сейчас – отнеслись к Майе уже настороженно. Нет, обнимались, и целовались, и визжали радостно, и даже подпрыгивали, округлив глаза, но все равно – настороженно. Может, потому, что не привыкли видеть ее такой. Ассоциации уже не те. Майка Дубровкина, та самая, бедно одетая, неуклюжая и долговязая «стропила» с хвостиком на затылке, – и вдруг поди ж ты… Такая дама из Амстердама… Ей в какой-то момент даже неловко стало за свой приятно-ухоженный вид, за дорогой костюм… Будто обманула она их в чем. А с другой стороны – Димка же был здесь! Осознание его присутствия в этой маленькой, хорошо обставленной квартире, подогретое выпитым киндзмараули, кружило голову, взбудораживало, сотрясало воздух весельем, летело искрами из глаз. Она отвечала на любопытные вопросы, сама кого-то выслушивала, удивлялась новостям, смеялась от души чужим шуткам, кричала громкое «ура» под бой курантов и все время чувствовала – Димка здесь! Наверное, для него она и смеялась. И блестела глазами тоже для него. Хоть и не смотрела в его сторону совсем. На других смотрела, а на него ни разу даже не взглянула! А когда встали из-за стола и пошли поплясать-поразмяться, знала, что и танцует для него тоже. Для него одного. Чувствовала, что он на нее смотрит…

А потом был балкон, куда она выскочила сгоряча, чтобы глотнуть морозного воздуха. Правда, вместо воздуха встретил ее там стойкий табачный дух от недавно случившегося мужского перекура, но зато пятно луны так красиво светится сквозь заиндевевшие балконные стекла… Можно стоять, смотреть. А через минуту почувствовать на плечах жаркие Димкины ладони. И шепот в ухо о том, какой же он был дурак, и как так все могло случиться, и что же теперь ему делать, и как же теперь жить… Вот тут, в этом самом месте, душа у нее как раз и оборвалась. И упала именно туда, в пятки. Как ей и полагается. И ноги тут же подкосились, будто душа, падая вниз, больно вдарила по коленкам. Хорошо, Димка ее подхватил вовремя, развернул к себе, прижал с силой, жадно нашел губы…

– Димк, ты где? На балконе, что ли? А, Димк? – послышался, словно издалека, тревожно-жалобный Динин голос, и они живо отпрянули друг от друга, будто невидимый нож меж ними прошел. Противный такой нож-испуг. Смешной. Водевильный какой-то. Торопливо оправив на себе жакет, она шагнула было к двери, но Димка, успев поймать ее за руку, проговорил горячо и торопливо:

– Я тебе позвоню завтра, ладно?

– Нет. Зачем? Не надо!

– Я все-таки позвоню… – уже в комнате догнал ее Димкин голос. И тут же подхватил ее кто-то, вовлек в необыкновенно модный в те годы танец ламбаду, а потом закричали, что пора встречать Новый год по-московски… Одно слово – веселье. Где-то там, глубоко в голове, застрял и так и не вышел наружу мамин последний наказ – уж если пошла, так хоть Лене в двенадцать часов позвони, поздравь мужа. Она и сама хотела, да только не собралась как-то… А потом был хоровод из праздничных дней – на долгом беспамятном вдохе. На грешном и безумном вдохе. Надо бы выдохнуть, да сил у нее не нашлось. Только и запомнилось из этих дней кружение по квартире в ожидании очередного зова-звонка, и радостные поспешные сборы, и волнение, и бегом туда, куда звал ее Димка, и одно только в голове – скорей, скорей… И ключи от чужих квартир, и нетерпеливые поцелуи в лифте, и короткая истовая любовь, и грустная мелодия в ночном такси – все смешалось в один звонкий нервный клубок. Не проникала в этот клубок ни одна здравая мысль – отталкивалась от него, будто боясь обжечься. Как потом с ними, с обожженными мыслями, жить-то? Лучше уж совсем не жить. Лучше уж так, как есть. Сегодня. Сейчас. А потом… А что, собственно, потом?

– Майка, не пора ль тебе домой? А? Погуляла, уж хватит… – вышла к ней как-то в ночную прихожую мать, кутаясь в дареную белую шаль-паутинку. – Вот, спать не ложусь, тебя жду. Давай-ка поговорим с тобой, девка…

– А что такое, мам? – вскинула на нее блестящие бездумные глаза Майя. – Может, не надо? Не хочу я ни о чем говорить… Спать хочу… Пойду я спать, мам?

– Нет. Не пойдешь. Все, хватит. Ты чего это творишь такое, а?

– Да ничего я не творю…

– Да то-то и оно, что творишь! Сама себе худо и творишь! Неуж я не вижу? Смотри-ка, разгулялась как с чужим мужиком!