Вот тогда Россия услышала твердый голос генерала Лавра Георгиевича Корнилова. Командующий Юго-Западным фронтом потребовал восстановить смертную казнь, чтобы заставить армию подчиняться приказам.

«Армия обезумевших темных людей, не ограждаемых властью от систематического разложения и развращения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит, — говорил Корнилов. — На полях, которые нельзя даже назвать полями сражения, царит сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия еще не знала с самого начала своего существования…».

И с этого момента закрутилась интрига, погубившая всех ее участников, а заодно и Россию, потому что третьим в этой большой игре стал Борис Викторович Савинков, один из самых знаменитых террористов двадцатого столетия. Дворянин, член боевой организации партии эсеров, он участвовал во множестве терактов, организовал убийство министра внутренних дел и шефа жандармов Вячеслава Константиновича Плеве и великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора и командующего войсками округа. Савинкова приговорили к смертной казни. Он бежал из страны. За ним следило около сотни агентов заграничной агентуры департамента полиции. Но помешать его террористической деятельности полиция не смогла.

«Изящный человек среднего роста, одетый в хорошо сшитый серо-зеленый френч, — так выглядел Савинков в семнадцатом году. В суховатом, неподвижном лице сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка. Голос у Савинкова был невелик и чуть хрипл. Говорил он короткими, энергичными фразами, словно вколачивая гвозди в стену».

Керенский сделал товарища по партии Бориса Савинкова своим заместителем в Военном министерстве. В нем была симпатичная военным подтянутость, четкость жестов и распоряжений, немногословность, пристрастие к шелковому белью и английскому мылу. Главным же образом производил впечатление прирожденный и развитый в подполье дар распоряжаться людьми.

Керенский нашел себе странного союзника, которого, видимо, не вполне понимал. Кто-то точно сказал, что Савинков при его страсти к интригам и заговорам был бы уместен в Средние века в Италии, но ему совершенно нечего делать в Петрограде.

«Душа Бориса Викторовича, одного из самых загадочных людей среди всех, с которыми мне пришлось встретиться, была внутренне мертва, — писал его коллега по Военному министерству. — Если Савинков был чем-нибудь до конца захвачен в жизни, то лишь постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти».

Борис Савинков писал Зинаиде Гиппиус в июле 1917 года:

«Окончить войну поражением — погибнуть. Не думаю ни о чем. Живу, то есть работаю, как никогда не работал в жизни. Что будет — не хочу знать. Люблю Россию и потому делаю. Люблю революцию и потому делаю. По духу стал солдат и ничего больше. Все, что не вой на, — далекое, едва ли не чужое. Тыл возмущает. Петроград издали вызывает тошноту. Не хочу думать ни о тыле, ни о Петрограде».

Большевиков и разгула стихии, анархии боялся и Александр Федорович Керенский. Он тоже чувствовал, что власть в стране переходит к большевикам. Савинков и предложил ему назначить Корнилова на пост Верховного главнокомандующего с дальним прицелом.

«По замыслу Савинкова, Корнилов, которого он не без задней мысли выдвигал на пост главнокомандующего, должен был сыграть решающую роль в освобождении Временного правительства из-под власти Советов… В конце концов дело сводилось к осуществлению военной директории — Керенского, Корнилова и Савинкова», — писал Федор Степун.

Борис Викторович предполагал вызвать с фронта надежные конные части, объявить в Петрограде военное положение, ликвидировать большевиков и провозгласить диктатуру директории. Савинков презрительно называл Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов «Советом рачьих, собачьих и курячьих депутатов». «Ему, вероятно, казалось, — в этом была его главная психологическая ошибка, — что достаточно как следует прикрикнуть на всю эту “сволочь” и взять ее по-настоящему в оборот, чтобы она перед ним с Корниловым побежала…».

Такие разговоры Савинков как заместитель военного министра и вел с генералом Корниловым. Сын волостного писаря Лавр Георгиевич Корнилов, окончив Николаевскую академию Генерального штаба с малой серебряной медалью, проявил себя человеком смелым и даже авантюрным. Он с пользой для военного ведомства совершил экспедиции в Афганистан и Китай. В августе 1914 года он принял дивизию, не имея достаточного опыта строевой и штабной работы. Дивизия попала в окружение и была практически уничтожена.

«Это был очень смелый человек, решивший, очевидно, составить себе имя во время войны, — писал его командир генерал Алексей Алексеевич Брусилов. — Корнилов всегда был впереди и этим привлекал к себе сердца солдат, которые его любили. Они не отдавали себе отчета в его действиях, но видели его всегда в огне и ценили его храбрость. Считаю, что этот безусловно храбрый человек сильно повинен в излишне пролитой крови солдат и офицеров. Благодаря своей горячности он без пользы губил солдат».

Корнилов попал в румынский плен, откуда летом 1916 года бежал. В плену оказался не один десяток русских генералов, а бежал один только Корнилов, за что был удостоен приема у императора и ордена.

После Февральской революции знаменитого генерала поставили во главе столичного военного округа. О его политических взглядах судить трудно, но революцию он принял безоговорочно. Корнилову поручили провести арест императрицы Александры Федоровны и царских детей. Генерал Деникин свидетельствует: «Монархисты пытались вовлечь Корнилова в переворот с целью возвести на престол великого князя Дмитрия Павловича. Корнилов категорически заявил, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойдет».

В мае семнадцатого он принял командование армией на Юго-Западном фронте. Через месяц стал командовать фронтом. А 19 июля его уже назначили Верховным главнокомандующим. Воевал он всего год с небольшим (столько же, сколько пробыл в плену), из них восемь месяцев был комдивом, шесть месяцев командовал корпусом, два месяца — армией и одиннадцать дней — фронтом. Ни одной крупной военной операции не провел. Он был выбран Временным правительством в расчете на его большую популярность.

«Я видел Корнилова только мельком, но никогда не забуду его темного, сумрачного лица, его узких калмыцких глаз, — вспоминал Федор Степун. — В качестве телохранителей его сопровождали текинцы; впереди и позади его автомобиля ехали автомобили с пулеметами… На вокзале в Москве ему была устроена торжественная встреча. На площадь он был вынесен на руках. Народ приветствовал его раскатистым “ура”… Когда в Большом театре появилась небольшая фигура Корнилова, вся правая часть зала и большинство офицеров встают и устраивают генералу грандиозную овацию. Зал сотрясается от оглушительных аплодисментов, каких в его стенах не вызывал даже Шаляпин. Солдатская масса продолжает демонстративно сидеть…».

Мгновенный взлет сыграл с ним злую шутку. Он ощутил себя более значительной фигурой, чем был в реальности. Получив новое назначение, телеграфировал Керенскому: