Жизнерадостное поведение французских буржуа — пение, танцы, шумные ссоры, непринужденная болтовня — тоже чрезвычайно заинтересовало мальчика.

— Ты голоден? — спросил его дед.

— Ох, да!

— Тогда давай поужинаем.

Он взмахом руки подозвал хозяина и заказал хлеба, сыра и, для себя, кружку эля.

— Сегодня вечером ты впервые попробуешь эль, Гильом.

Тот с радостью схватил кружку, но, едва горьковатая жидкость коснулась языка, состроил гримасу.

— Мальчик правильно оценивает вкус этого пойла.

Повернувшись на голос, Алехандро увидел старика с седыми волосами и бородой; тот улыбнулся, и все его лицо пошло бесчисленными морщинами, однако взгляд голубых глаз был ясен и полон энергии.

— Мне и самому здешний эль не нравится, — продолжал он, — но приходится пить, потому что вода тут совсем непригодна для питья.

Любопытство Алехандро тут же всколыхнулось.

— Почему, добрый сэр?

Мужчина оглянулся, словно опасаясь, что их могут подслушать, но поблизости никого не было.

— Ну, просто… выпьешь этой воды и заболеешь.

Лекарь придвинулся ближе, не обращая внимания на зловонное дыхание старика.

— И какие же признаки у этой болезни?

Тот пристально посмотрел ему в глаза.

— Вы говорите как испанец.

Надо же! Алехандро считал, что после стольких лет вдали от родины все следы его происхождения стерлись. И тем не менее старик разгадал его, услышав всего пару фраз.

— Я жил во многих странах, — ответил Алехандро, осторожно подбирая слова, — в том числе и в Испании. Наверно, это отразилось на моей речи. Но, молю вас, продолжайте… как проявляется болезнь?

— Кто попьет воды, тому становится совсем худо, — сказал старик. — Не могут ничего удержать внутри, все выбрасывают, с одного конца либо с другого, если вы понимаете, о чем я.

Глаза у него посверкивали — чувствовалось, что ему нравится говорить такие неприятные вещи.

— Понимаю. Однако вряд ли такого рода болезнь можно полностью объяснить употреблением воды.

— Почему нет? Чужаки, которые приходят в нашу деревню даже ненадолго, убегают в лес, держась за животы. Чтобы облегчиться. И больше никогда тут не появляются.

— А те, кто живет здесь? Не могут же они болеть постоянно.

— А их это не затрагивает, — ответил старик. — Любопытно, правда?

— И вас?

— И меня тоже. — Он злорадно ухмыльнулся. — Но, как уже было сказано, я не пью воду. Только эль. — Он поднял кружку в знак приветствия, залпом осушил ее и вытер рот рукавом. — А вы откуда прибыли?

— Из Монпелье, — ответил Алехандро.

— Дедуш…

Под суровым взглядом Алехандро мальчик закрыл рот.

— А куда направляетесь?

— В Страсбург.

На этот раз Гильом никак не отреагировал на ложь деда.

— Долгое путешествие, — заметил старик.

— Действительно. И нелегкое.

— Ну, удачи вам. — Старик, уже заметно навеселе, наклонился поближе. — И помните — не пейте из колодца. Говорят, его отравили евреи.

С этим он встал и ушел; Алехандро от ярости буквально утратил дар речи.

Они быстро доели хлеб с сыром и вернулись в конюшню. Там не было никого, кроме щуплого солдатика. Он уже лежал, плотно завернувшись в одеяло, так что видна была лишь голова в капюшоне. Алехандро мельком отметил про себя, что сапоги солдата стоят точно между ним и местом, где мог лечь другой, носок к носку, пятка к пятке.

Слишком аккуратно… как будто солдат хотел воздвигнуть маленькую стену между собой и соседом.

И почему он не принимал участия в разговорах? Он, казалось, съеживался, стараясь стать как можно незаметнее, когда остальные болтали между собой.

Алехандро уложил Гильома на солому, но тот никак не мог угомониться, ворочался, метался; в Авиньоне, в собственной постели, он никогда себя так не вел. В конце концов Алехандро спросил его:

— Что с тобой, Гильом?

Мальчик приподнялся, опираясь на локоть.

— Мы правда едем туда, куда ты сказал?

Алехандро приложил палец к губам.

— Шшш! — Он обернулся и посмотрел на солдатика, но тот, похоже, уже спал. Тем не менее Алехандро продолжил еле слышным шепотом: — Нет, малыш, мы едем в Париж.

Мальчик понял его намек и тоже прошептал:

— Тогда почему ты сказал, что мы едем в другое место?

— Нельзя, чтобы узнали, кто мы на самом деле.

— Но почему?

Алехандро не знал, что ответить.

— В свое время поймешь, а пока прими такой ответ. Понимаю, это нелегко для тебя. Но ты постараешься?

— Да, дедушка, — ответил Гильом с нотками разочарования в голосе.

— Терпение, Гильом. Все будет хорошо.

Алехандро и самому хотелось в это верить.

* * *

Дверь на женскую половину открыла старая няня Изабеллы. Ее лицо, обрамленное жестким белым головным убором, было изборождено морщинами.

— Чего тебе, мальчик?

— Ах, добрая няня, пожалуйста, не называйте меня мальчиком. «Парень» гораздо лучше. В этом слове есть намек на скорую возмужалость.

Она с недоверием осмотрела его сверху донизу.

— Как пожелаешь. Так чего тебе, парень?

— Я хотел бы поговорить с леди Кэт, если это возможно.

— На данный момент нет. Она прислуживает принцессе.

От Джеффри Чосера не ускользнул оттенок горечи в тоне старой женщины; вообще-то он именно этого и ожидал.

— А когда, по-вашему, она освободится, осмелюсь спросить?

— Осмеливайся, чего уж, только я не могу точно сказать. Боюсь, она освободится, когда принцесса захочет, чтобы она освободилась.

— Могу я в таком случае оставить для нее записку?

Няня протянула руку. Чосер отдал ей записку, написанную заранее, в предчувствии именно такого поворота событий.

— Я буду с нетерпением ждать ответа.

Няня сунула записку в обширный рукав, моля Бога, чтобы у нее не хватило дерзости прочесть ее.

* * *

Кэт вместе с несколькими придворными дамами стояла и смотрела, как принцесса меняет наряды и выслушивает по поводу них замечания. Отвращение Кэт неуклонно росло по мере того, как высказывались эти самые «мнения» — конечно, исключительно после того, как дамам становилось ясно, что думает о платье сама Изабелла.

Одно слишком пестрое, другое слишком яркое, третье слишком унылое — среди дюжин платьев ни одно ее не устраивало. Наконец она вытащила из принесенного портными сундука и продемонстрировала всем последнее, длинное, простое, из бледного шелка цвета высушенной между страницами книги розы — нежно-розового с оттенком кремового. Подол и обшлага украшала искусная вышивка того же цвета. Прекрасная ручная работа невольно привлекла внимание Кэт, мастерство исполнения восхищало. Заметив ее интерес, Изабелла швырнула ей платье.