Лесоруб в своей обертке из рвотного сукна наконец-то умолкает. Перед собой он видит живую картину, настоящее Евангелие, словно из красивого журнальчика. По подъездным дорогам маршем идет государственная полиция, насмехаясь над разнообразными причудами миллион раз миллионера; чаевые уже ожидают их с нетерпением, отмеренные в промилле алкоголя, точно так же, как их состояния — всего лишь какая-то несчастная промилле от состояния короля универмагов. Лес! Мой милый лес! Палая листва в лесу! Предпринимательша хочет одного — быть колымагой, погружающейся в топкую грязь действительности, то есть ощутить самой макушкой власть чувств. И немедленно! Давать объяснения для нее — мука. Разве этот проинструктированный не знает, что у нас сегодня в эротической программе? Уже много лет ее территория раскрывается только для абсолютно чуждого, но, надо надеяться, обладающего ориентацией на местности. Для такого, что она лишь кратко, но сердечно приветствует. А потом все это вновь исчезает. В противоположность надежному домашнему животному (а также домашней хозяйке) она доверяет только тому, кого не знает и с кем не должна знакомиться. И наоборот, кто не знает ее из СМИ? Этот образ, который, подобно солнцу, восходит над растительностью (точно так же, как и уверенность, что такие всегда побеждают!). В жизни она этому лесорубу даже службу в рядах своих телохранителей не доверила бы. Но теперь она страстно желает доверить ему себя, при условии, что потом его, вместе с его вознаграждением, удастся сбыть вниз, в долину. Сегодня же! Она никак дождаться не может. Его милое имя она знать не хочет, опасаясь чувства, что она его уже где-то слышала, боясь повтора слышанного. Эта безумная пустая суматоха! Игра в вопросы без ответов, лучше вообще не спрашивать. Что же это такое, этот скошенный лужок (она видит его насквозь) начинает что-то такое придумывать, мол, он потерял жену и сколько-то там детей, их украл какой-то человек, который состоит на лесной службе, боже мой, где ему найти замену, в такие-то времена? Он разучился в минуты отчаяния взывать к Божьей Матери, даже Папа Римский так делает, а он нет, но тут возникло это волшебное видение, прямо перед ним! Как ее полная противоположность, дьявол в женском образе, но точно он этого не знает. Лишь немногие предприниматели имеют основательные причины (рационализаторские!) отказаться от пота своих подчиненных, а эта съемщица огромного дома скорее сбивает сама себя с толку, но себе не покоряется, короче — она крепость, которая хочет, чтобы ее покорили. Словно капли дождя текут от страха по ее телу, небрежно срывает она с себя одежду. Скорее, скорее. Пока не поздно. У вальщика и загонщика чувство такое, будто разверзлась перед ним земля: неужели цветные картинки в книжке могут быть такие живые! Только сначала он должен быть уверен, что все бюрократические процедуры соблюдены, этот карманный калькулятор, маленький да удаленький! Так что за этим последует? Конечно, его и потом, после этого, будут рады видеть (так ему и надо!), поэтому хочет отсосать побольше водички в свой бассейн. Много! Еще больше! Женщина рассеянно называет какую-то примерную сумму, словно молнией раскалывая небосвод, то есть уровень ее слуги (уровень его сознания). А слуга уже ничего в этот день не понимает. Он хочет, чтобы ему разрешили остаться при этой женщине, но хочет получить гарантии еще до того, как окажет ей свою крохотную услугу. Есть опасность, что награду свою он получит следующей ночью, а она будет уже далеко. Лесоруб упорно рассматривает себя, как место, откуда происходят чувства. Он именует их цифрами в порядке поступления, не зная их настоящих названий. Потому-то оно чувством и называется, что оно для тех, кто совсем не хочет или не может ничего слышать. Его жена, его родные детки! Их у него забрали, они словно в воздухе растаяли! Но он, ясное дело, не против зачать снова, чтоб хотя бы разок свидетельство жизни его самого было! Он не боится этой женщины, убеждает он себя. На практике же происходит следующее: она уже стягивает с плеч блузку и на своем далеком от него, бешеном языке желания требует чего-то такого, что совершенно сбивает его, до сих пор одетого, с толку. Она насмехается над ним, чего он ждет, все уже и так разогрето донельзя. Не надо ради нее ничего особенного придумывать, но все должно происходить быстро, чтобы они, скрученные воедино, как мятый носовой платок, превратились здесь, в этом гнездышке, в одну целую фигуру. И тогда, после этого, она сможет наконец-то помыться и оденется во все новое, как она привыкла: все старое выбросит, и вот тогда можно будет идти охотиться на диких зверей. Орлиное гнездо охотничьего замка смотрит своими бойницами в долину, фигуры охранников из государственного, межгосударственного и частного ведомств шныряют по тропинкам, собаки идут рядом. О, если бы в дичь было так же легко попасть, как в эти светящиеся зеленоватым, тяжеловатым светом окна! Лесоруб не более чем стружка в этом изысканно отшлифованном здании, он по непонятной причине опасается, что его уничтожат. Как, за что ему цепляться? Разве это не точно такая же женщина, как многие другие? Что она от него хочет? Чего она вообще хочет? Хочет быть всемогущей? Быть репродукцией телесного цвета, изображающей праздничную крепость по имени телевидение? Он смотрит на кое-как раскинувшуюся на полу женщину. Она вся в нетерпении, это заметно, эта мастерица своего дела, но сегодня надо заниматься особенным делом: личным. Скоро лесоруб будет отложен в сторону. Пенистые шапки ее нижнего белья топорщатся на ковре. Сейчас ей придется закурить сигарету, потому что этот лесоруб до сих пор не делает никаких попыток превратиться в такую лечебницу, куда она могла бы отправиться, чтобы ее там пощадили, как дичь в загоне для молодняка. Ведь его-то самого тоже никогда не щадили, как красноречиво говорит ей его судьба. Сейчас он доскажет ей всю свою жизнь до конца. Пусть повесит куртку на этот крюк, или нет, ей все равно. Если лес умирает, то умирает и человек, и их не жалко, считает женщина. После нас хоть потоп, потому что гнилые корни не могут больше удерживать воду. Эти обитатели родины, которые здесь живут, скажем, этот слуга — ведь этот лесоруб всего лишь ее слуга, как уже давно невольно обещает его имя, — предпочли бы прикрепить к своим телам кольца и петли: им только нужно узнать, где их место, там и надо их привязать покрепче. Земельные угодья их родины им не принадлежат, они принадлежат собственникам, которые награждают их шнапсом, шоколадом и печеньем за работу по переноске и загонке: оленя нужно спустить вниз, но им самим подниматься запрещено. А вот и мясо из пушки: раньше они и сами бывали пушечным мясом!

Предпринимательша нарушила естественный ход военных действий, она стала тянуть мужчину к себе. Он напружинивает спину, как будто хочет, чтобы она высохла, и неловко теребит рукава своей куртки — может, его самого хотят превратить в собственность? Он, в общем-то, ничего против не имеет, только бы ему объяснили, кого слушаться, если будет поступать сразу несколько приказаний одновременно. Женщина хватает сумочку из редкостной звериной кожи и роется в бумажнике — опять наличные кончились! Нет, вроде хватит. Может, он ждет, что ему доплатят за свежевание звериных туш, притом наличными. Или его нужно ободрить в материальном плане, и тогда дело пойдет? Она не понимает масштаба его запросов: сотни это или тысячи? Может быть, потом, когда все кончится, он перестанет ссылаться на убогие обстоятельства своего рождения? Она поспешно ищет на ощупь кнопку возле кровати, кнопка на месте. Она, разумеется, функционирует, свидетельствуя о строгости законов этого дома. Однако что же говорит ей в ответ естественный гражданский закон непривлекательной бедности, явленный в этом человеке? Снаружи ничего не заметно. У него, как это обычно бывает у мужчин, начинает с губ капать темная слюна отговорок, все быстрее и быстрее. Вот так подцепила чудище! Слишком черствый кусочек, чтобы проглотить сразу. Он должен ее обнять! Ну ведь могут же когда-нибудь встречаться совершенно разные миры, как на Евровидении (певцы и публика, то есть победители и побежденные), которое сводит различные телеканалы на основе двух международных систем ценностей: спорт и музыка. Почему он колеблется, ведь эта возможность его не убьет! Родина! Вот она! Любовная диктаторша или, если можно так выразиться, диктофон, ведь как только она что-то говорит этому мужчине, ему тут же приходится отвечать эхом, ровно так, как в лесах родины: она определяет его положение, полицейская чиновница похоти. Вот она лежит, как собака на диване, и хватает его, о боже, прямо под жесткими лучами зимнего солнца. Вокруг нее — горные массивы платьев с этикетками, на которых написано ее имя и по которым люди могли бы узнать, чье платье, но этого не требуется, ибо эту женщину все узнают и так, всем знакомы ее фотографии. Она протягивает руки вперед, ведь должен же там кто-то быть, не только воздух. Мужчина хочет теперь полностью раскрыть свою маниакальную тягу к дому и семье. Он тупо хочет получить обратно то, чем раньше обладал, ему далее разрешают (раз он хочет пококетничать) приврать немного. Он бросается всем телом вперед и прячет свою курчавую голову у нее под белыми крыльями, с помощью которых предприниматели обычно разыгрывают из себя ангелов. Он по-прежнему говорит, как это все долго (кажется ей), рассказывает ей о своей исчезнувшей семье, у него даже нового адреса нет! Они все уехали. Все переселились. Женщина должна прямо сейчас, здесь, на этом самом месте (которое ему было бы очень по душе, если бы он был честен! так много комнат, и все так чисто!), стать заменой потерянному: в виде себя самой. Такое впечатление, что универсальный строительный супермаркет распахивает свои ворота: для каждого там что-то найдется, у кого много чего есть, тот раздаст всем понемногу. Лесоруб хочет, чтобы вечером после работы, которой у него нет, он пришел в чисто прибранный дом, которого у него тоже нет. Он уже заговорил о будущем, но и своего настоящего, даже на уровне россказней, не знает. Он думает, что наконец-то ухватил за хвост свою судьбу, а на самом деле держит за плечи эту удивленную женщину. Он в отчаянии (слишком поздно!) теребит одеяло, которым прикрылась предпринимательша, эта женщина, которая наконец-то разразилась нескончаемым смехом, и он падает на него, как куски льда, гася все мысли в голове. Женщина отбрасывает одеяло в сторону и принимается теребить своего слугу, как веточку. Она смеется не переставая. Он теряет равновесие и, сделав несколько невольных шагов, падает со всей своей деревенской неуклюжестью прямо на нее. Все его деревенские собратья, которые позволяют себя перекраивать только потому, что им врачи так велят, в это мгновение впервые в жизни все как один посмотрели просветленным взором на вершины гор, размышляя, насколько завтра потеплеет. Одного из них избрали, его выделили. Но ничего выдающегося он, конечно, с ее телом сделать не может. Очень ненадолго оба главных героя идут навстречу своим прихотям, неистово теребя друг друга за волосы и за разные части тела, лаская всё подряд, что попадается под руку.