Выдался великолепный осенний день, как на картинке, что любят печатать на глянцевой бумаге и вешать на стенах в маленьких компаниях, а с моего места казалось, что красоты еще больше, словно я смотрел в увеличительное зеркало. Быстрые легкие облака, запах костров в ветре и высокое ярко-синее небо, будто заключившее холм в огромный лазурный пузырь.

Я чувствовал себя так, словно могу находиться в любой точке мира или даже Вселенной; мой холм казался мне отдельной планетой.

Игра на волынке требует множества умений. Это в равной степени музыка, физическая нагрузка, решение головоломок и тренировка памяти. И еще исследования в теории чисел. Три бурдона - басовый и два тенора. Один чантер - мелодическая трубка, в ней восемь отверстий, одна трость, состоящая из двух язычков, которые вибрируют и создают тон. Один мешок, одна духовая трубка, чтобы его накачивать, и бесконечное число шуточек со словом «надувная». Я достал волынку из футляра и прижал трость, чтобы подстроить тон, прежде чем вставить чантер в мешок и забросить его на плечо.

Я некоторое время настраивался и успел сыграть несколько маршей для разминки, когда начала собираться моя обычная публика. Эрик устроился поодаль с какой-то мучительно толстой книгой на иностранном языке, которую он читает для работы над магистерской диссертацией. Меган - с романом в руках. Еще двое незнакомых студентов уселись спиной ко мне на безопасном расстоянии и принялись за домашние задания. Пол, неизменно присутствующий из солидарности. И Салливан. Вот это новость. Он вскарабкался на холм, размахивая длинными конечностями, как богомол, мгновение разглядывал надпись на моей футболке («Голоса утверждают, что вам нельзя доверять»), а затем поднял глаза на меня.

Я выпустил изо рта духовую трубку.

Ветер растрепал волосы Салливана, и он вполне сошел бы за одного из студентов. Тот директор, ради которого его бросила жена, должно быть, чертовски красивый или чертовски богатый.

- Я тебя смущаю?

Если он хотел спросить, не странно ли мне, что он присоединился к благодарной публике на холме, то ответ, конечно, был «да». Вслух я сказал:

- Обидное предположение.

- Правда? - Салливан одним ловким движением уселся по-турецки. - Я просто не хочу мешать твоим занятиям.

- А вот это уже - чистое вранье. Я совершенно уверен, что вы здесь именно для того, чтобы помешать, - сказал я, и Салливан улыбнулся в ответ. - Так что признавайтесь, это что - рекогносцировка?

Салливан демонстративно поерзал на траве, устраиваясь поудобнее, вытащил маленький магнитофон и поставил его на землю между нами:

- Хочу послушать, как играет лучший волынщик Вирджинии. Понимаешь ли, по мне, так все волынщики одинаковы, как будто они всегда играют один и тот же марш. Какой там самый известный? «Храбрая Шотландия»?

Я одарил его легким оскалом и укоризненно произнес:

- Мистер Салливан, я думал что шутить - мое дело.

Он ухмыльнулся в ответ. Я отошел, чтобы заполнить мешок воздухом, и задумался, что бы мне сыграть, чтобы стереть ухмылку с его лица. Что-то быстрое? Грустное? Раз он просматривал мою конкурсную историю, он знает, какая у меня техника, значит, трудное до судорог в пальцах - не тот вариант. Тогда сыграем что-нибудь, чтобы он вспомнил тоску, которую испытывал, когда его предала жена.

Я проверил настройку и принялся играть «Колыбельную старухи». Должен сказать, что это, наверное, самая жалобная и тоскливая вещь, когда-либо написанная для волынки; даже в руках менее талантливого музыканта она довела бы до слез и Гитлера. Салливан был обречен.

Тем более что я вложил в нее все, что смог. У меня накопилось достаточно горестей, чтобы заставить музыку звучать по-настоящему. Ди, которая должна была быть здесь, но не пришла, моя чудесная разбитая вдребезги машина, которая должна была стоять на стоянке вместо машины моего брата, и просто тот факт, что я - чертов остров среди тысячи людей, и уготованная мне доля последнего представителя исчезающего вида порой наваливается на меня такой тяжестью, что не дает дышать.

Я остановился.

Все захлопали. Пол изобразил, что смахивает со щеки слезу и роняет ее в траву. Салливан нажал кнопку «запись».

- Вы не записывали? - спросил я.

- Не знал, стоит ли тратить пленку.

Я нахмурился, он нахмурился в ответ, а потом я понял, что волоски у меня на руках предупреждающе стали дыбом.

- Ничего не говори, - сказал мне голос Нуалы за секунду до того, как сама она прошла мимо Эрика, Пола и Салливана и стала рядом со мной. - Кроме тебя, меня сейчас никто не видит, так что, если ты заговоришь, все подумают, что ты в свое время застрял в родовом канале и у тебя была асфиксия.

Я хотел ответить что-то вроде «спасибо за подсказку», но язвить молча очень трудно. К тому же, несмотря на то что я до ужаса ее боялся, она сегодня была чертовски хороша. Сплошные солнечные пряди в волосах, острый нос в веснушках и саркастическая улыбка. На облегающей черной футболке написано «вражда», а джинсы так низко сидят на бедрах, что между ними и футболкой на одной из тазовых косточек виден блестящий шрам.

Я, наверное, пялился, а может, она прочитала мои мысли, потому что Нуала сказала:

- Не могу не признать, что в кои-то веки мне нравится, как я выгляжу. Обычно вы, трагически талантливые музыканты, хотите, чтобы я выглядела бледной и хрупкой. - Она опустилась на колени рядом с футляром и заглянула внутрь, ни к чему не прикасаясь. - Но ты хочешь, чтобы я выглядела круто, и мне это нравится.

Я тоже стал на колени и, отвернувшись от остальных, притворился, будто вожусь с тростью. Сказать я все равно ничего не мог, но, по крайней мере, я получил возможность не выглядеть идиотом, пялясь в пространство.

Нуала села на корточки, выставив обтянутые джинсами острые коленки, и улыбнулась:

- И не говори, что тебе не нравится, как я выгляжу.

Она выглядела сногсшибательно, но это не имело никакого значения. То, что она одевалась так, чтобы меня привлечь, слегка пугало.

- Дело не только в одежде, - продолжила Нуала. Я заметил, что она не отбрасывает тени, и неприятно дернулся. - Лицо тоже. Я так выгляжу, потому что ты так хочешь. Когда я приближаюсь к кому-нибудь вроде тебя, я меняюсь, чтобы быть привлекательнее. Не по собственной воле. И уж поверь, иногда музыканты о таком фантазируют… Но сейчас я наконец-то чувствую себя так, будто выгляжу одинаково снаружи и внутри.

Я не хотел никакой привлекательности. Я хотел, чтобы она убралась подальше от моего холма.

- Нет, ты хочешь, чтобы я приходила, а то я бы не возвращалась, - осклабилась Нуала.

- Нервничаешь, Джеймс? - поинтересовался Салливан.

- Не льстите себе! - крикнул я в ответ.

Я сунул чантер обратно в волынку и встал, отвернувшись от Нуалы. Я боялся, что она права и я так одержим своей музыкой, что в конце концов сломаюсь и попрошу у нее помощи.