Как я тогда уснул, как моё сознание справилось со столь сильным открытием бессмысленности существования и как я вернулся к жизни с повседневными важными и пустяковыми делами, с едой, разговорами, желаниями и всем, всем прочим, я не помню. Но это как-то само собой произошло. Жизнь, как говорится, взяла своё.

Но, если ощущение бессмыслицы происходящего накрывает меня в тот или иной период или на короткий миг, моя память мгновенно связывает меня с тем самым чувством сиротства и потерянности в бесконечно прекрасном космосе, который обессмысливает всё своей непостижимостью и безжизненностью. Я вновь и вновь вижу себя ненаходимо-крошечным существом на поверхности круглого космического тела, которое является всем моим миром, но при этом только маленькой частичкой, едва различимой во тьме.

В следующий раз с космосом я соприкоснулся и столь же мощно ощутил его непостижимость спустя много лет и множество событий. Позади были школа и поступление в университет, долгая и ломающая представления о людях и человеческой природе военная служба, окончание университета, настоящая любовь, первая работа, женитьба, первое собственное жильё, настоящая ответственность и множество других опытов.

Мне уже исполнилось двадцать семь лет, когда мы с женой узнали, что ждём первенца. Эта новость не произвела большого впечатления на меня. Мы этого хотели. Вот оно и случилось.

Помню, что даже прикладывал усилия для того, чтобы понять и осознать грядущее появление моего первого ребёнка. Настраивал себя на радостное к этому отношение. Однако во мне возникало гораздо больше тревог. Я определённо опасался изменения привычной жизни в сторону её усложнения. Представлял себе бессонные ночи, тревоги, другой быт с детскими младенческими вещами, особым питанием и всем прочим. Рождение ребёнка сулило значительное ограничение свобод. Мои друзья, которые раньше меня обзавелись детьми, практически полностью исчезли из прежнего общения, их образ жизни поменялся до неузнаваемости. Многие из них как-то резко перешли в другую возрастную категорию, вечно были озабочены, часто спешили, глаза их выражали усталость и недостаток сна. Они, как нарочно, рассказывали только про опрелости, колики, режущиеся зубы, вызовы врачей, нечеловеческие трудности с подбором особенного детского питания и другие тяготы отцовства.

Я не мог не думать ещё и о том, как же я отнесусь, как приму новорождённого в свою жизнь. Смогу ли полюбить младенца. То, что мне понравится быть отцом маленького человека, который ходит, бегает, сам ест, что-то говорит и соображает, я не сомневался. А вот что делать и как полюбить крошечное, кричащее, бесконтрольно какающее и мочащееся существо, я плохо себе представлял.

Младенчество младшего брата было не в счёт. Он был ребёнок здоровенький, спокойный, часто пребывал в хорошем настроении. К обязанностям, связанным с его жизнеобеспечением, меня не привлекали, мама и бабушка, призванная для этого, вполне справлялись, да и отец не отлынивал. Хотя не могу сказать, что ночные плачи, особый режим жизни с маленьким ребёнком в одном жилье и полная невозможность приводить к себе друзей вызывали у меня восторг. Но всё это были мелочи. Я не был ответствен за маленького брата. Но рождение собственного ребёнка требовало совершенно другого.

Ещё я знал про себя, что маленькие дети, если с ними приходилось оказываться рядом где-нибудь в транспорте или общественном месте, меня раздражали своими криками, плачами, запахами. Меня не умиляли обкакавшиеся и мокрые малыши. Когда младенцев при мне после казуса подмывали, вытирали и целовали в попу, я не мог сдержать гримасу брезгливости.

На поздних сроках жена не раз прикладывала мою руку к большому тугому животу, чтобы я почувствовал толчки и движение в нём. Я чувствовал и даже видел эти движения. Мы сознательно не стали заранее узнавать пол ребёнка, я не знал, кто там шевелится: мальчик или девочка. Мне удавалось выразить и показать жене свои восхищение и радость, но волнения и некоторой жути было больше.

Подходил срок, и я волновался уже вовсю. Ни о чём другом думать не мог, кроме того, что вот-вот моя жизнь полностью, до неузнаваемости, изменится. Я уже не говорю о страхе за жену и почти паническое отношение к таинству родов.

Когда началось, я об отцовстве не думал. Суета, спешка, незнание толком что делать и, в сущности, мужская беспомощность в этом деле. К тому же всё началось ночью.

Ехали в роддом долго, с одной окраины города на другую. Приняли жену быстро, увели по коридору, а меня выпроводили за дверь. Я остался один на крыльце кирпичного медицинского учреждения холодной, осенней ночью в малознакомом районе города. Нужно было вернуться домой. Но я как представил себе пустую квартиру и себя один на один с волнением и ожиданием, так и отказался от этого. Позвонил друзьям, семейной паре, которые жили неподалёку, разбудил, конечно, в двух словах объяснил ситуацию, мне сразу велели приехать.

Помню, сидели до рассвета на кухне, говорили о чём-то. Выпили. Я названивал в роддом. Меня сначала успокаивали и что-то говорили, а после пятого или шестого звонка в течение двух часов, просто послали подальше и внятно сказали не мешать. Уснул я на диване в гостиной, друзья дали подушку и плед. Проснулся резко, испуганно, глянул на часы, было уже около полудня. Сразу позвонил в роддом. Мне холодно и деловито сообщили, что родилась девочка, всё прошло хорошо, поздравили и прервали разговор. В тот момент я узнал, что у меня есть ребёнок. Девочка. Не округлый живот и шевеление в нём, а ребёнок. Маленький, отдельный человек. С именем. Мужской и женский варианты имени у нас были готовы заранее.

То, что родилась девочка, меня удивило. Почему не мальчик? Не огорчило. Именно удивило. Хотя, если бы мне сказали, что родился мальчик, я удивился бы не меньше – почему не девочка?

То, что я узнал, что у меня отныне есть дочь, стало просто знанием, не более. Я был к этому знанию за время беременности подготовлен. Но, по сути, ничего в моей жизни ещё не изменилось. До этого мой ребёнок был в животе, а теперь он находился где-то в недрах роддома.

А потом была суета… Звонки родителям и тёще… Я звонил всем друзьям-приятелям… Была поездка к роддому, в который меня не пустили, но дали написать записку… А ещё потом была подготовка к приёму жены и дочери домой. Я ездил через весь город к роддому. Мне сказали, за каким окном находятся мои. На третий день мне жена показала младенца из-за стекла. Стояла солнечная, но холодная погода, окна не открывали. Мы общались знаками.

Когда жена мне показала дочь, я снова ничего особенного не почувствовал, потому что ничего особенного и не увидел. С земли в окне второго этажа я смог разглядеть только маленькую голову с тёмными волосиками – и всё. До этого я уже насмотрелся на головы чужих детей, которые показывали другим, дежурящим под окнами, папашам. Я, конечно, выразил жестами и прыжками свой полный восторг и усиленно заставлял себя некий восторг испытать, но его не случилось. Мой ребёнок всё ещё оставался недосягаем и не вполне реален. Жизнь моя всё ещё продолжалась без него.

Через невыносимо долгую неделю после того, как я отвёз жену рожать, настал день, когда можно стало её и дочь забрать домой. Мои родители, тёща, моя бабушка и наши друзья собрались в нашей крошечной квартире все нарядные. Женщины готовили приём младенца и какое-то угощение. Я был во всём этом бесполезным и практически лишним.