— Ствол, парни, — сообщил он.

Лыков, наконец, перестал икать.

Шорох достал пистолет.

— Травмат, — сказал он, извлекая магазин, — туфта.

— Дай-ка, — попросил Грех.

Повертев в руках оружие, Грех в несколько секунд его разобрал, затем выдвинул судно из-под кровати загипсованного и ссыпал туда все детали.

Входную дверь попытались открыть, Шорох сразу вскочил, Лыков тоже поднялся, погладив напоследок своего заметно дрогнувшего больного по голове.

Зашел отец Лыкова и с ним, видимо, главврач — крупный телом, одновременно и властный, и чем-то напуганный человек с лицом коньячных оттенков.

— Что тут такое? — спросил он, бегая глазами.

Грех развел руками в том смысле, что — порядок и благость вокруг.

— Вот фрукты покушал, — сказал он, кивая на загипсованного. — Арбуз еще хочет. Арбуз в другой раз принесем.

Мы протиснулись меж врачей.

— По-моему, у него железо в моче, — успел пожаловаться Грех, кивнув на судно.

Обменяли в раздевалке свои халаты на куртки и поспешили вон из больницы.

Навстречу нам заводили кого-то с искаженным лицом.

— Грех, видишь?

— Чего? — спросил Грех, сладко жмурясь от мандаринки, которую прихватил с собой из палаты и расчистил по пути вниз, роняя кожуру прямо на ступени.

— Вон пошел…

— Кто?

— Которому ты совком мозги вчера вынес…

Мы все остановились и оглянулись.

Нас тут же признали две девки, которые вели битого. Одна шепнула второй, вторая шепнула битому, тот резко обернулся, тут же скривясь от боли. Когда боль сошла с лица его, я увидел, что он натурально боится.

— Голова болит? — громко спросил его Грех. — Понимаю! Ранняя весна, давление, смена погод!

Не выдержав, мы растрепали все пацанам во взводе; собственно говоря, я растрепал.

— Буца вырубили? — радовались пацаны, как дети.

— Как елку, — ответил Грех, выжимая штангу, на которой были навешаны его рабочие сто сорок.

— И севрайоновских потоптали?

— Как цветы, — отвечал Грех, вставая с лавки и отряхивая поношенные шорты.

На следующий день еще полдюжины сотоварищей вызвалась в гражданке и на личном транспорте прокатиться по клубам вместе с нами.

К «Джоги» мы подъехали на трех машинах и, как оказалось, не зря. Самого Буца не наблюдалось, зато его команды было двенадцать человек — и они, сдвинув столы, явно нас ждали, — по крайней мере, приметив и опознав Греха, как самого видного, оживились, поднялись с мест.

Мы тут же вышли на улицу, они вслед за нами, эдак разминаясь на ходу, и только на ступенях обнаружили, сколько нас.

Молча постояли с минуту — они со смурыми лицами, мы — с ухмыляющимися. Потом что-то в их рядах сдвинулось, прошла какая-то слабая судорога, и буцевские по одному, по двое пошли к своим авто. Вскоре все разъехались.

Поискав Гланьку внутри клуба, я случайно выловил диджея, очки поправлять ему не стал, но попросил отследить, вернутся ли буцевские или сам Буц. Тот кивнул.

— «Вирус» тоже надо навестить! — предложил Грех на улице.

Там мы поначалу вообще никого не заметили — суббота, молодой народ в пьяном и прокуренном обилии гоношился тут и там.

Прошли на второй этаж, встали на балконе — и уже с балкона постепенно рассмотрели севрайоновских. Те, в отличие от буцевских, расселись в разных концах клуба, за тремя столами. Кроме того, были опознаны четыре знакомых затылка возле бильярдных столов.

Севрайоновские увидели нас не сразу — но, обнаружив, занервничали. Кто-то из них опознал в нас законников, опричников и омонцев.

Сначала самые молодые из числа севрайоновских ходили с независимым видом туда-сюда, от столика к столику, шептались да совещались, а потом вся компания в разных концах клуба поднялась и разом вышла, прихватив очень недовольных и ничего не понимающих подруг. Даже игравшие в бильярд не закончили игру — последний из оставшихся примерялся-примерялся, но в раздражении бросил кий и, показав нам средний палец, вышел.

Его поймал Лыков за рукав уже на улице.

— Выбирай из трех одно: зуб, качан или пшено? — спросил, улыбаясь, Лыков и, так как ему не ответили, завершил считалочку: — Если будешь делать так, будем бить тебя вот так. Вот так! Вот так!

Почти все севрайоновские как сидели в своих машинах, так и остались сидеть, только их молодые подсуетились, подбежали, перехватили стремительно убитого Лыковым лобастого пацанчика, — он пошел как наглухо контуженный, спотыкаясь всеми ногами одновременно, ловя кровь то ли из носа, то ли из уха, — его взяли под локотки и в машину, в машину.

— Давай за ними! — решил Грех.

Мы тоже расселись на свое куда более дешевое и, как правило, отечественное железо. Пока усаживались — время потеряли, но на ближайшем светофоре наша «восьмерка» нагнала и подрезала последнюю из севрайоновских машин.

Наглухо запечатавшись, внутри, за тонированными стеклами, они сидели молча, пока мы ходили туда-сюда вдоль их борта. Едва различимый их водитель держал руки на руле, сжимая и разжимая пальцы.

Грех, долго не раздумывая, отлил им на колесо, потом, застегиваясь на ходу, подул большим ртом в окно водителя, — представляю, как его грешная пасть смотрелась из салона, — и написал на покрывшемся паром стекле длинным пальцем короткое слово.

Наконец, мы отчалили.

Пока не свернули на следующем перекрестке, в зеркале заднего вида все стояла так и не тронувшаяся с места иномарка севрайоновских.

Мне втайне подумалось, что, наверное, не нужно было… лить им на колесо… хотя кто его знает.

— А я знаете что пробил? — отвлек меня Лыков, повернув направо и выдавив на полную педаль газа. — Хату Буца!

Мы переглянулись.

— Сейчас мимо будем проезжать, — добавил Лыков, улыбаясь.

— Ни фига не мимо, — наконец отреагировал Грех.

Лыков тут же свернул куда-то во дворы.

Никто не ожидал, что квартирка Буца располагается в скучной панельной шестиэтажке, к тому же на первом этаже.

— Ничего не путаешь? — спросил Грех задумчиво.

— Хер знает, — согласился Лыков.

— Это, типа, нормально — для нормального вора, — пояснил Шорох. — Вор — не барыга, он скромно живет. Вору ничего не надо.

Дверь, однако, была массивная и с глазком.

Грех нажал кнопку звонка, где-то вдалеке за дверью отозвалось «тирли-тирли-ли».

— Его тоже будешь мандаринами кормить? — несколько раз икнул Лыков.

Грех, не отвечая, снова нажал кнопку.