– Только рискни попенять, – предупредил он тихо, когда Курт, неспешно приблизясь, отошел к самому дальнему краю скамьи, косясь в очаг с недовольством. – Я промерз до самой печенки и с места не сдвинусь ради потакания твоим фобиям.

– Как нога? – не ответив, справился он; Бруно отмахнулся:

– Побаливает.

– Хорошо, – мстительно усмехнулся Курт.

На то, как новый постоялец, гремя оружием, усаживается на скамью, владелец придорожного заведения взглянул привычно и равнодушно, и когда, подойдя, осведомился о желаниях прибывших, в голосе не звучало ни настороженности, ни враждебности, из чего Курт сделал вывод, что на посещаемость тот не жалуется и навидался всякого.

– Комнаты свободные имеются? – уточнил он; владелец махнул рукой к потолку:

– Свободны, господа, почти все. Немного сегодня народу – тракт пустует; кто застрял здесь в непогоду, только те и есть. Изволите снять?

– Одну. И у нас кони снаружи. Хотелось бы, чтоб, собравшись уезжать, мы не обнаружили вместо них ледяные статуи.

– Не тревожьтесь, – улыбнулся трактирщик, кивнув в сторону, где у порога, тщательно заворачиваясь в тяжелую шубу, перетаптывался молодой парень с обветренными покрасневшими щеками. – Мой сын Вольф. Он все устроит в лучшем виде… Меня зовут Альфред Велле, я здесь владелец и за все отвечаю; если же будут жалобы или пожелания касательно трапезы, моя супруга Берта будет рада вам угодить. Имея в виду погоду и ваш крайне утомленный и озябший вид, господа, могу предложить для начала наваристой мясной похлебки – как нарочно для вас, минуту назад снятой с огня.

– Первое пожелание касательно трапезы, – возразил Бруно. – Без мяса. Жареного, вареного – какого угодно и в каком угодно виде.

– Как угодно, – ни на миг не запнувшись, кивнул Велле, и Курт торопливо вскинул руку:

– Меня это не касается, имей это в виду и не забудь или не спутай, не то он со своими обетами оставит меня голодным. Я, пожалуй, от твоего предложения не откажусь. И от мяса тоже – желательно с перцем и желательно покрепче.

– А как насчет, в самом деле, чего покрепче?

– И покрепче тоже, – кивнул Курт, выпрастываясь из рукавов. – Не помешает.

– Занятный мужичок, – определил помощник, глядя вслед удалившемуся владельцу. – И, заметь, его не учили десять лет в академии, не экзаменовали с пристрастием, и он не служил шесть лет следователем, но, тем не менее, типы людские различает сходу. Никаких претензий, косых взглядов и требований заплатить вперед. Он уже точно знает, что мы заплатим, что блюда будем выбирать по желанию, а не по цене, что не станем крушить мебель или резать его ночью, хотя видел нас меньше минуты.

– Наверняка его подкупила твоя постная физиономия. И постные желания. Быть может, он даже узрел нимб над твоей головой.

– Быть может, именно в его сиянии он и не разглядел рогов на твоей.

– Как это недостойно служителя Господнего, – укоряюще вздохнул Курт, бросив фельдрок на скамью подле себя. – Смотри – пожалуюсь отцу Бенедикту на твою гордыню и попрание заповедей, и вылетишь ты обратно в миряне, огребя вящее порицание и пущее осуждение.

– Не надоело? – поинтересовался Бруно с искренним любопытством. – Два года прошло, и по пальцам могу перечесть дни, когда ты не отпускал как правило плоскую остроту в мою сторону.

– Два года и четыре месяца.

– Ты их что же – подсчитываешь?

– Ты принял постриг во вторую годовщину завершения Хамельнского дела, – уже серьезно отозвался Курт, мимовольно скосив взгляд на деревянные четки, перевешенные через свое запястье. – А тот день я до смерти не забуду. Вижу, не забыл и ты; не станешь же ты отрицать, что именно отец Юрген и подви2 г тебя принять это решение окончательно?

– Тебе пришло в голову задать этот вопрос только спустя два года?.. – усмехнулся помощник снисходительно. – Отрицать не стану. Ни к чему.

– Было б понятней, если б что-то подобное выкинул я…

– Ты?!. Да у меня случится нервный припадок в день, когда я увижу тебя в рясе.

– Я и тебя в ней не вижу.

– Потому что служба под твоим началом – подвиг более жесткий, нежели любое отшельничество.

– Но если всерьез, Бруно? Тогда – я видел то, чего не увидел ты. Тогда – ты не увидел главного. Так почему?

– Я видел достаточно. И чудо отца Юргена, и все случившееся с нами – не одно лишь это вот так внезапно вбросило меня в монашество. Просто это было последней каплей… А, – отмахнулся помощник с напускной легкомысленностью, – тебе все одно не понять. Ты кивнул, принял с благодарностью дар новопрославленного мученика – и пошел по жизни, как ни в чем не бывало; ты хоть раз использовал эти четки по назначению? Разумею – для молитв.

– Ты удивишься.

– Не сомневаюсь… Прекрати коситься на светильник, – сострадающе попросил Бруно. – Он стоит от тебя на вытянутую руку.

– Чуть ближе, – возразил Курт, размяв пальцы, и помощник нахмурился:

– Ты что задумал?

Он не ответил, молча смерив взглядом расстояние до глиняной плошки, глядя на чуть подрагивающий на сквозняке огонек пристально; Бруно понизил голос:

– Не надо.

– Никто не заметит, – улыбнулся Курт, сдвинув левую руку чуть ближе к светильнику, и, переведя дыхание, рывком распрямил сжатые в кулак пальцы, словно сгоняя присевшую на фитиль бабочку. Огонек склонился в сторону, дрогнул и снова распрямился, продолжив гореть, как прежде.

– Зараза, – выговорил Курт недовольно; помощник покривился, скосившись на него с укором:

– Господи. Тебе через месяц с небольшим шандарахнет двадцать семь, а ты ведешь себя, как ребенок.

– Nisi efficiamini sicut parvuli, non intrabitis in regnum caelorum.[7]

– Еретик.

– Святоша.

– Отвали.

– О, – удивленно отметил Курт и, вздернув с пола дорожную сумку, установил ее на колени, пытаясь раскопать что-то в ее недрах.

– Что ищешь?

– Особую книжицу, – пояснил он серьезно. – Я помечаю в ней те дни, когда тебе случается заговорить, как нормальному человеку. Какое сегодня число?

– Тридцатое января, – буркнул помощник. – День, когда меня одолело искушение совершить грех смертоубийства.

– Мелочевщик, – фыркнул Курт пренебрежительно и отставил сумку снова на пол, выложив на столешницу плоскую шкатулку, покрытую клетчатой двухцветной глазурью. – Решил убивать – убивай с размахом. К примеру, целыми армиями… Партию, – почти приказал он, высыпав из шкатулки крохотные костяные фигурки, и, зажав в кулаках по пешке, приглашающе кивнул. – Выбирай. Пока явится наш ужин, я успею искромсать твоего короля в капусту.