— Якушин! Зятек!.. Иди-ка лучше работай. План не дашь — теща тебя совсем заест.

Им было весело.

И только один сердобольный (из покупателей), услышав краем уха жалобы Якушина, стал утешать. Он был из тех покупателей, что часами толкутся в мебельном. Он ничего не покупал. Он никуда не спешил.

— Крепись! — говорил он Якушину.

Он дышал на Якушина портвейном и еле стоял на ногах. И утешал:

— Запомни, юноша, теща всегда была и будет недовольна зятем. И это правильно. Мудро.

— Почему?

— Потому что в этом — закон жизни. Зять любит взять.

Но тут появился начальник Якушина и сказал, что закон жизни совсем в другом — в труде, мой милый, в труде, и нечего так долго прохлаждаться.

— Где, я спрашиваю, ты находишься, — вспылил начальник, — на работе или нет?

Якушин молчал.

— Может, ты в Сочи приехал?

Якушин никогда не был в Сочи, но понял, что это что-то обидное.

— Я знаю, что не в Сочи, я в Москве, — буркнул Якушин.

— Спасибо. А я где нахожусь? — спросил начальник.

— И вы в Москве.

— Спасибо, родной. Значит, мы оба сейчас в Москве — а что же мы тут делаем?

— Работаем.

— Разве? — И он стал сверлить Якушина глазами.

Якушин вздохнул и отправился грузить «Веронику», лучший из гарнитуров. На этот раз пришлось заняться не только погрузкой, но и доставкой — это тоже входило в работу Якушина.

Ехали куда-то в Сокольники, проезжали район, в котором жил Якушин. Вот его дом. С тещей и с женой. А это… это дом Зои.

Дом Зои промелькнул и тоже остался позади.

Женат Якушин был ровно год. А до этого довольно долго дружил с Зоей. То есть как дружил — иногда они гуляли по улице, а иногда он заходил к ней поговорить о жизни. Зоя была симпатичная.

За неделю до своей свадьбы Якушин пришел и несколько виновато рассказал Зое. При этом покраснел. И глаза спрятал:

«Кто знает, Зоя… Может быть, неправильно я поступаю. Может быть, мне надо было жениться на тебе, Зоя».

Зоя рассмеялась:

«Да ты, я вижу, чудак».

«Чудак?»

«Конечно!»

У нее и в мыслях не было выйти за Якушина. Она собиралась замуж за некоего Леонтия.

Но Якушин ничего этого не знал — он решил, что Зоя смеется потому, что не хочет показать, что она обижена. Не хочет туманить его счастье.

* * *

Пива он все же выпил — сразу после работы, — но на душе легче не стало. Он выпил еле-еле одну кружку, больше не потянул. Да и стоянье у палатки показалось ему скучнейшим делом. Он с трудом выстоял такую очередь.

— Пей еще. Пей, — уговаривал дружок Валера.

— Нет.

— Почему?

— Да ну его — горькое.

Дружки захохотали:

— Неужели горькое, а?.. Пусть, пусть идет домой. А то теща очень заругается.

Но Якушина на этот крючок не подденешь — пить он больше не стал. Он простился с ними. И пошел.

Было грустно. По пути домой Якушин решил, что, пожалуй, заглянет сначала к Зое, — в его молодом мозгу стал вырисовываться кинофильм, в котором Якушин изменял своей жене Гале в первый и последний раз в жизни. Это было оправданно, потому что это было от горя. От большой обиды. От незаслуженной обиды, разве нет?

Но, подходя к дому Зои, он одернул себя — нет, он не сделает этого. Он человек, а не тряпка. Он не тонкая рябинка. Он просто и по-дружески откроет Зое свою беду, вот и все.

Первое, что сделала Зоя, — расхохоталась.

— Боже, как от тебя пивом несет! — сказала она, открывая дверь.

Зоя знала, что Якушин не из тех, кто выпивает.

— Что произошло?

— Я расстроен, Зоя.

— Чем?

И он рассказал, как услышал от тещи обидную фразу.

Зоя фыркнула:

— Какой ты глупый, Якушин.

Но он стоял на своем:

— Может, теще не нравится, что я мало книжек читаю?

— Понятия не имею.

— А может, ей не нравится, что я на мебели работаю?.. На мебели бывают калымщики. Но ведь я не калымщик?

Зоя опять засмеялась. Она знала, что Якушин чудачок. А сейчас ей даже подругу захотелось позвать, чтоб и та посмотрела, какие бывают чудаки.

Зоя стала удерживать Якушина. Потому что в голову ей пришла другая мысль — вот-вот должен был прийти Леонтий, за которого она собиралась замуж, он любил все веселое и чудное.

— Посиди, Якушин, — просила Зоя и строила глазки.

— Не надо, Зоя, мы с огнем играем.

— Ну посиди.

Но Якушин ушел. Он возвращался домой долгим-долгим путем. Он шел по набережной и много курил. «Не наш человек. Не наш…» — сверлило в мозгу. Это никак не укладывалось. Мир встал на голову.

* * *

Якушин пришел домой, взял книгу и стал читать. Он читал вслух.

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой.

Якушин держал книгу в руках, чтобы теща видела происходящее своими глазами. На самом деле он мог рассказать это стихотворение наизусть. Потому что оно было его любимое.

Теща не проронила ни слова.

* * *

Впоследствии этот его случай с чтением вслух теща взяла на вооружение. Время от времени она ядовито говорила:

— Почитал бы ты нам стихи.

Или:

— А вот он нам сейчас почитает стишок-другой. Он славно читает. С выражением.

Конечно же, теща хотела этим сказать, что Якушин по своей недоразвитости читает только детские и глупые стишки. Но ведь «Парус» не был детским и глупым стишком. Это было чудо, а не стихотворение.

На этой почве и произошел срыв. В воскресенье.

Очередного намека на детские стишки молодой Якушин не вынес. Логика поступков нарушилась, а сдерживающие центры на время отключились. Якушин забрался на крышу дома — каким образом это произошло, он не помнил.

То есть обрывочно он помнил. На чердаке был полумрак. Свет проникал в квадратный люк, там полоскался голубой лоскуток неба.

Якушин сел на чердачную балку и, как в детстве, заплакал от обиды — потому что с ним в этот миг что-то стряслось. Он потихоньку всхлипывал.

— Зоя… Зоя, — повторял он.

Ему думалось, что он любил и любит Зою. Что в этом причина всех причин.

* * *

В семье был теперь мир. Якушин потратил на этот мир уйму сил и целый год времени.