Даже генерал Франко не смог приучить нацию к порядку. По иронии Истории фашистская диктатура дольше всего продержалась именно в этой безалаберной стране. Великий каудильо понимал, что немцы любят парады, а его подданные — карнавалы, и даже угроза расстрела не заставит их держать равнение в шеренгах и маршировать «прусским шагом». Поэтому превратил свою диктатуру в нескончаемую фиесту, запретив политическую деятельность и разрешив казнокрадство. И, как всякий мудрый вождь, мирно почил в бозе от старости. Гитлер слишком много хотел от немцев, поэтому плохо кончил, напоследок прокляв свой народ. Каудильо Франко не требовал ничего, кроме поклонения и восторженных аплодисментов, переходящих в бурные овации. Возможно, в этом и есть секрет политического долгожительства.

Хиршбург отлично помнил Испанию времен Франко. И память эта была недоброй, как у обделенного судьбой пасынка. Он вынырнул в Мадриде весной сорок пятого, пройдя пол-Европы тайными ходами организации «ОДЕССА».[12]Контраст страны, нежившейся в полуденной дреме под безоблачным небом, с перепаханным бомбежками рейхом оказался таким разительным, что больно чиркнул по сердцу, навсегда оставив рубец. С тех пор боль притупилась, но всякий раз оживала вновь, стоило Хиршбургу ступить на эту землю и вдохнуть раскаленный воздух, пропахший оливковым маслом, чесноком и апельсинами.

«Может, это просто аллергия? — подумал он, потянув носом. Ветер донес горький запах перезрелых апельсинов. В имении шел сбор урожая. — Черт, даже земля у них рожает, как безмозглая баба, — по нескольку раз за год. Слишком много солнца. Здесь всего — слишком много».

Хиршбург с неудовольствием почувствовал, что рубашка под мышками начинает промокать от пота. Хотя на террасе царил полумрак, от знойного ветра он не спасал. А на лужайку, залитую светом, было больно смотреть. Всадница, гарцующая на коне, то и дело пропадала в слепящем мареве, и тогда дробь копыт становилась особенно тревожной, потому что источника ее не было видно, словно вибрировала сама земля, истомленная солнцем.

Он покосился на сидевшего в соседнем кресле Винера. Под белой рубашкой с распахнутым воротом угадывался бандаж, плотно стягивающий грудь. Это был единственный след ранения. Ни по лицу, уже тронутому загаром, ни по свободной позе нельзя было догадаться, что всего две недели назад Винер находился на пороге жизни и смерти.

«В молодости такое переносится легче, — с невольной завистью подумал Хиршбург. — К тому же, если наделен отменным здоровьем и всю жизнь отлично питался. Это простой солдат изначально обречен. И выхаживают его лишь для того, чтобы вновь швырнуть в мясорубку. А если под пулю попадает генерал, к его услугам лучшие врачи и самые дорогие лекарства».

Винер по армейской табели о рангах приравнивался даже не к генералу, а к фельдмаршалу. В тридцать с небольшим лет по праву рождения и посвящения он входил в Верховный совет организации «Черное солнце». Всегда оставаясь в тени, «Черное солнце» сначала создала и выпестовала Рейх, а потом стерла его с карты мира, как шахматист сметает с доски фигуры, когда партия не пошла. Хиршбург знал, что тогда — во время войны, после нее и сейчас, на исходе века — он был, есть и будет лишь фигурой в играх «Черного солнца». Конечно, не пешкой. Но все же…

Он отдавал себе отчет, что его смерть не выдавит ни слезинки из холодных арийских глаз Винера. Возможно, Винер будет опечален, но не надолго. А скорее всего — раздражен, если «зевнет» фигуру Хиршбурга. Гроссмейстеры не любят терять темп и качество в игре.

Хиршбург, несмотря на зной, забирающийся под рубашку, поежился. Потому что не удержался и вспомнил…

Калининград, август 1998 года

Ливень, хлеставший по капоту пикапа, неожиданно прекратился. Одиночные крупные капли мерно зацокали по металлу. Сумерки, накрывшие город, вдруг стали таять. Откуда-то сверху полился свет, и отблеск солнца вспыхнул на стеклах дома, в который ушел Винер с охранником.

Хиршбург посмотрел на часы — Винера не было больше десяти минут. И тут же перехватил напряженный взгляд водителя в зеркале. Тот, как натасканный пес, ждал команды.

— Ждем пять минут, — принял решение Хиршбург. Водитель кивнул, поправив под курткой кобуру.

В салоне находился еще один человек, но можно было считать, что его нет. Жозеф, любимый экстрасенс Винера, полулежал, вытянувшись в кресле, закатив глаза и распахнув рот. Дыхание его отравляло атмосферу в салоне кислым перегаром марихуаны. Свои откровения Жозеф получал в наркотическом бреду, на что Винер смотрел сквозь пальцы, а Хиршбург тихо сатанел при одном виде полубезумного ясновидца.

Хиршбург, брезгливо скривив губы, разглядывал бледное лицо Жозефа, покрытое мутными бисеринками пота, растрепанные кучерявые космы, залепившие лоб, и боролся с желанием приказать Отто вышвырнуть эту мразь из салона.

«Богом возлюбленные ничтожества» — так называл за глаза Винер своих экспертов по черной магии и прочей парапсихологии. Глядя на Жозефа, с этим определением было трудно не согласиться. Хиршбург со времен СС истово верил, что только железная дисциплина и безоговорочная преданность гарантируют успех. А Жозефа вытащили из какого-то притона в Латинском квартале и, не отмыв и не обучив азам конспирации, привлекли к секретным операциям. И сегодня этот отброс и маргинал добился успеха там, где сломали головы лучшие ветераны тайных войн.

Хиршбург откровенно ревновал к успеху и отдавал себе отчет, что неприязнь к Жозефу вызвана именно этим поганеньким чувством. А что еще оставалась делать, если своими глазами видел, как Жозеф, основательно обкурившись, стал прокладывать маршрут по Калининграду, сужая круги вокруг одному ему известной точки. Это напоминало охоту на радиста, Хиршбург не раз ловил их в сети. Только на этот раз вместо аппаратуры пеленгации в машине сидел художник-неудачник, в отравленном мозгу которого вспыхивали наркотические видения. Черт побери, но он точно указал дом и даже нарисовал схему подвала, в котором во время войны зондергруппа СС укрыла Чашу Огня. Хиршбург мог бы смириться, что успеха достиг дилетант, такое порой случается. Но только не Жозеф, даже не ведающий, что он творит.

Хиршбург взял с коленей Жозефа блокнот. Безумец, прежде чем окончательно уйти в нирвану, успел нацарапать схему подвала. Судя по штриховке, одна половина подвала была черной, другая — белой. Крест указывал на лаз в стене, где лежал ящик. И поверх схемы неуверенная рука нарисовала знак Орла. Как финальную точку пути.[13]