– Ее семейный врач подтвердил беременность.

– Я думал, такие сведения не подлежат разглашению, – говорю адвокатше. – Я прав?

– Сколько лет было Таре? – спрашивает бугай.

Он ко всему еще и картавый, «р» не произносит. У него получается «Тава».

– Вы нашли ее? – интересуюсь.

– Можно вас на пару слов? – говорит моя адвокатша полицейским.

Дейв, доброжелательный Дейв, чертовски честный Дейв, печальный Дейв, мой друг Дейв выходит с адвокатшей, оставляя меня с полицейским в форме и этим немыслимым бугаем, ну вылитый Халк, по-прежнему оттягивающим ворот своей рубашки. Только теперь он смотрит на меня, и глаза у него как у дохлой рыбы. Тянет воздух носом. Потом еще раз. Будто говорит мне, что чует кое-что.

Минуту спустя они возвращаются. Садятся.

– Ричи, – говорит Дейв, – ты должен был знать, что Тара еще не достигла возраста, с которого дозволены сексуальные отношения, в этой стране они разрешаются с шестнадцати лет. Но сейчас, сейчас я готов закрыть на это глаза. Я хочу облегчить твое положение и могу представить, какой неприятностью это оказалось для тебя.

– Что оказалось?

– Она беременна от тебя, Ричи?

– Я думал, врачам запрещено разглашать сведения о пациентах, – говорю.

– На такие ситуации запрет не распространяется.

– Какая еще такая ситуация?

– Ради бога! – кричит жирный писклявым голосом, брызжа слюной. Потом вытирает слюну со своих черных брюк.

– Ричи, нам известно, что вы с Тарой часто крупно ссорились. Мы также знаем, что нрав у тебя очень горячий.

– Бешеный, – вставляет жирный.

– Нет.

– У нас есть информация, которая подтверждает твой бешеный нрав. Мы нашли протоколы того дела, когда ты зверски избил молодого человека на дискотеке.

Поворачиваюсь к адвокатше. Та что-то сосредоточенно строчит в бумагах. Ведет себя совсем не так, как адвокаты в телесериалах.

– Для чего вы здесь? – кричу. – Вы ни слова не сказали!

Морщины на лице у фараона стали еще резче. Он выглядит невероятно подавленным.

– Ричи, хочу сказать тебе кое-что перед всеми этими людьми, хотя мне и стыдно признаваться. Была со мной история. Несколько лет назад, Ричи, я сильно выпивал. Сейчас я с этим покончил, но тогда – бывало. Однажды вечером я пришел домой пьяный. Я был женат уже двенадцать лет, у меня было трое чудесных детей. И мы с женой повздорили.

Моя адвокатша перестает строчить и смотрит на него.

– Это все, что я помню, клянусь тебе, – говорит Дейв. Его голубые глаза прожигают меня. – Утром проснулся, жена сидит на кухне. На лицо страшно смотреть, Ричи. Вздулось, распухло. Губа разбита. Под глазами синяки. А я, видит бог, ничего не помню об этом, Ричи, клянусь.

Смотрю на него. А он наклоняется ко мне и сверлит взглядом, словно хочет в душу заглянуть. Оглядываюсь на адвокатшу. На жирного фараона и на того, который в форме. Они все смотрят на меня, и глаза у них как водяная воронка в унитазе.

И в первый раз приходит мысль: «Может, это моих рук дело? Моих?»

Нереалистическая природа этих историй (чего не переносят узколобые рационалисты) является важным их компонентом, поскольку делает очевидным, что предмет сказок – это не полезная информация о внешнем мире, но внутренняя жизнь индивида.

Бруно Беттельгейм[13]

– С нашей тетей Тарой что-то не в порядке? – спросила Эмбер.

– Что значит «не в порядке»?

Женевьева, Эмбер и Джози на кухне в «Старой кузнице» пекли шоколадный торт. Зои где-то моталась со своим белым рэпером. Джеку надоело стрелять по крысам, и сейчас он пытался с двадцати ярдов поджечь спички, подвешенные на нитке снаружи двери уличного туалета.

– Она косит и гримасничает.

– Ничего такого она не делает.

– И кожа на ней обвисла, словно лишняя. И она в доме ходит в темных очках.

– Она, конечно, очень худенькая. Хотела бы я быть такой.

– И Зои говорит, что она выглядит как пятнадцатилетняя, что-то с ней не в порядке.

– А ты разбалтываешь. Давай аккуратнее.

– А еще она делает вот так. – Джози полуприкрыла глаза и повела головой, имитируя улыбку.

– Прекратите вредничать, вы обе. По-моему, она очень добра и мила со всеми вами.

– И пахнет она странно, – сказала Эмбер.

– А, это пачулевое масло. Я таким тоже когда-то душилась. Ну-ка пошевеливайтесь.

Во дворе Джек продолжал неудачные попытки поджечь спички издали. Осмотрев дверь, он обнаружил, что пульки застряли в старой мягкой древесине. Дверь выглядела неважно. Он подумал, что ему может влететь от отца за такие вещи. Потом подумал, не выковырять ли пульки перочинным ножиком, пока отец не вернулся с прогулки в Аутвудсе.

Джек был не большой любитель таскаться пешком. Родители за все эти годы много раз брали его с собой в Чарнвудский лес погулять, волокли на Бикон-Хилл или через Брэдгейтский олений парк, обычно в холодину. А до того, как Джек научился ходить, Питер или Женевьева носила его в рюкзачке наподобие тех, в каких носят своих детей индейцы. Он никогда не понимал, чем привлекательно бесцельное хождение. Однажды в споре с отцом заявил: это, мол, все равно что прыгать, не имея перед собой забора или препятствия, или бежать без настоятельной необходимости побыстрей куда-то попасть.

Кроме того, в зыбком пейзаже Чарнвуда маячило слишком много теней. У Джека было раннее воспоминание – настолько раннее, что он порой думал, а вдруг это лишь младенческий сон? Или воспоминание, или сон. Так или иначе, в воспоминании или во сне он сидел в рюкзачке лицом назад на спине Женевьевы, которая шла по лесу. Вокруг – развалы мерцающего темно-голубого сланца, порезанного и расколотого на тонкие слои, так что, вероятно, дело было в Свитленд-Вудсе, через который его много раз гнали в марш-бросок впоследствии.

Отец со старшей сестренкой Зои на спине был немного впереди. Из-за голубых сланцевых скал на Джека смотрели какие-то существа, они показывали на него пальцем и зловеще улыбались. Он чувствовал себя в безопасности в мамином рюкзачке, но все же побаивался тех существ. Он еще едва умел говорить и пытался издавать какие-то звуки, но был зачарован созданиями, выскакивавшими за спиной у бредущих родителей. Он интуитивно понимал, что, если бы сумел предупредить мать или отца, те существа сразу бы исчезли.