Особенно ей нравилось одно здание, которое Майкл никогда незабудет: большой, мрачноватого вида особняк с увитыми бугенвиллеей боковымитеррасами. Когда они проходили мимо этого дома, Майкл часто видел какого-тостранного человека, одиноко стоявшего среди высоких неухоженных кустов в самомконце заброшенного сада. Казалось, он так безнадежно затерялся и запутался межзеленых ветвей, настолько тесно слился с темной листвой, что какой-нибудьдругой прохожий вряд ли сумел бы его заметить.

У них с матерью даже было что-то вроде игры, связанной с темчеловеком. Обычно мать говорила, что не видит его.

– Ну как же, мама, он ведь там стоит, – каждый развозражал ей Майкл.

– Хорошо, тогда расскажи мне, как он выглядит.

– У него темные волосы и карие глаза, и он нарядноодет, словно собирается в гости. Но, мама, он следит за нами, и нам не стоитздесь стоять и разглядывать его.

– Майкл, да нет же там никакого человека, – упорнотвердила мать.

– Ты что, смеешься надо мной?

Но однажды мать действительно увидела того мужчину, и он ейне понравился. Однако произошло это не в запущенном саду красивого дома.

В канун Рождества – Майкл был тогда еще ребенком – в боковомалтаре церкви Святого Альфонса поставили ясли с лежащей в них фигуркой младенцаИисуса. Майкл пришел вместе с матерью преклонить колени перед алтарем и ввосхищении застыл перед статуями Марии и Иосифа. А младенец Иисус улыбался ипротягивал к нему свои пухлые ручонки. Везде ярко сияли огни, на фоне которыхпламя свечей казалось особенно нежным и мягким. Церковь наполняли приглушенныезвуки шагов и тихие голоса.

Наверное, это было первое Рождество, которое Майкл запомнил.Так или иначе, тот человек стоял в полумраке алтарной части храма и спокойнооглядывал прихожан, а увидев Майкла, по обыкновению слегка улыбнулся. На нембыл костюм. Выражение лица мужчины казалось совершенно невозмутимым, носомкнутые ладони оставались крепко сжатыми. В целом выглядел он точно так же,как в саду того дома на Первой улице.

– Мама, смотри, это он! – воскликнул Майкл. –Тот человек из сада!

Бросив на незнакомца быстрый взгляд, мать тут же испуганноотвела глаза и прошептала:

– Вижу. Не смотри больше на него.

Уже выходя из церкви, мать еще раз обернулась…

– Мама, это же человек из сада, – повторил Майкл.

– О чем ты болтаешь? Из какого сада?

Через некоторое время, прогуливаясь вместе с матерью поПервой улице, Майкл опять увидел все того же странного мужчину. Но в ответ напопытку мальчика привлечь внимание матери к незнакомцу она почему-то вновьзатеяла прежнюю игру, со смехом заявив, что в саду никого нет.

Нет так нет. Тогда это не имело значения. Но Майкл не забылоб увиденном.

Гораздо важнее существовавшая между Майклом и его матерьюкрепкая дружба – им всегда было хорошо вместе.

Когда Майкл подрос, мать преподнесла ему еще один подарок:кино. По субботам они садились в трамвай и ехали в центр города на дневнойсеанс. Отец называл фильмы сентиментальным дерьмом и заявлял, что никто незатащит его на такие дурацкие картины.

Майкл навсегда запомнил «Ребекку», «Красные туфельки»,«Сказки Гофмана» и итальянский фильм-оперу «Аида». Чуть позже он узналудивительную историю пианиста в фильме «Незабываемая песня», навсегда полюбил«Цезаря и Клеопатру» с Клодом Рейнсом и Вивьен Ли, а также «Покойного ДжорджаЭпли» с Роналдом Колменом, у которого был самый красивый голос, какой Майклудоводилось когда-либо слышать.

Досадно, что порою он не понимал содержания фильмов, аиногда не успевал расслышать даже реплики актеров. В иностранных фильмахсубтитры сменялись прежде, чем Майкл успевал их прочесть, а в английских лентахактеры говорили слишком быстро, и он не улавливал смысл их отрывистой речи.

На обратном пути мать кое-что ему объясняла. Они проезжалимимо своей остановки – до самой Кэрролтон-авеню, где было так приятно побродитьвдвоем. Им обоим нравилось разглядывать внушительного вида здания на этойулице. В большинстве своем они были построены после Гражданской войны и неотличались вкусом и изысканностью, свойственными старинным особнякам Садовогоквартала. Тем не менее исполненная великолепия и помпезности архитектура этихдомов привлекала к себе внимание и вызывала интерес.

Тихая боль охватывала Майкла при воспоминании о технеспешных поездках, о времени, когда хочешь так много, а понимаешь так мало.Ему нравилось срывать цветки ползучего мирта, высунув руку из открытоготрамвайного окошка. Он мечтал походить на Максима де Винтера. Он старалсявыяснить и запомнить названия классических пьес, которые слышал по радио, ирадовался, когда удавалось выучить и правильно произнести вслед за дикторамималопонятные иностранные слова.

Ему казалось странным, что в старых фильмах ужасов,демонстрировавшихся по соседству – в грязной киношке «Счастливый час» наМэгазин-стрит, он зачастую видел все тот же изысканный мир и элегантных людей.Отделанные деревянными панелями библиотеки, мужчины в смокингах и миловидныесладкоречивые женщины соседствовали с чудовищным Франкенштейном или дочерьюДракулы. Наиболее элегантным мужчиной был некий доктор ван Хельсинг, а КлодРейне, некогда игравший Цезаря, заливался безумным смехом в«Человеке-невидимке».

Сам того не желая, Майкл постепенно проникся презрением кИрландскому каналу. Он любил своих родителей, деда и бабушку. Он в достаточноймере любил своих друзей. Но он ненавидел невзрачного вида двухквартирныедомики, вытянувшиеся по двадцать кряду на целый квартал, с крошечными переднимидвориками и низенькими заборчиками из колышков. Он ненавидел бар на углу, где взадней комнате гремел музыкальный автомат и постоянно лязгала затянутая сеткойвходная дверь. Майклу было противно смотреть на толстых женщин в цветастыхплатьях, которые прямо на улице нашлепывали своих детей, а иногда даже лупилиих ремнем.

Он презирал толпы, которые ранними субботними вечерамиболтались по Мэгазин-стрит. Ему казалось, что дети этих людей всегда ходят вгрязной одежде и с чумазыми лицами. Продавщицы в универмаге, торговавшемразного рода дешевым товаром, грубили. Тротуары воняли прокисшим пивом. Изубогих квартир над магазинами, принадлежавших железной дороге, неслись отвратительныезапахи. Несколько его друзей – из самых бедных семей – вынуждены былидовольствоваться именно таким жильем. Зловоние ощущалось в старых обувныхлавках, в мастерских по ремонту приемников и даже в зале «Счастливого часа».Зловоние стало неотъемлемой частью Мэгазин-стрит. Коврики на ступенях домовнапоминали бинты. Все вокруг покрывал толстый слой грязи. Мать Майкла не ходилана Мэгазин-стрит даже за катушкой ниток. Она шла пешком через Садовый квартал,потом садилась в трамвай и ехала в район Кэнал-стрит.