Я нашел прекрасное выражение нынешней популярной философии верности себе в Калифорнии после лекции по одной из моих книг в конце февраля 2009 года. В одном магазинчике в Лагуна–Бич я увидел наклейку с такой шутливой надписью:

«Делаю то, что мне приятно» — легко посмеяться над таким типично калифорнийским подходом к жизни, однако не следует забывать о том, что слишком многое в жизни современного западного человека строится на основе именно такого «принципа» и всякая попытка поставить его под сомнение вызывает сильный протест как покушение на «свободу». Это была Калифорния и популярная культура, а теперь мы поговорим о величайшем мыслителе XX века богослове Райнхольде Нибуре. Вот что Артур Шлезингер писал о влиянии этого богослова на его поколение и о том, как Нибур потерял популярность в 1960–х:

Где–то в 1960–х Нибур потерял свое былое влияние. Бунтующая молодежь этих буйных лет с ее наивной верой в то, что любые спонтанные проявления прекрасны и что сложнейшие проблемы можно решить быстро, не интересовалась Нибуром.[6]

«Наивная вера в то, что любые спонтанные проявления прекрасны» — эта фраза хорошо описывает умонастроение, которое стало и остается популярным в западном мире. Надо заметить, что «добродетели», о которых говорится в приведенной цитате, вряд ли имеют тот же смысл, что и в классической традиции. Шлезингер ясно показывает, что в Америке периода его юности, как и 1960–х, никого не интересовала добродетель как вторая природа, дающаяся долгим трудом, — достаточно «вести себя естественно», то есть достаточно «первой» природы. И отказ от «естественности», от «проявлений спонтанности», которые всегда прекрасны, казался чем–то неверным и опасным, чем–то вредным для здоровья и благополучия человека. Представление о цели, о конечном пункте назначения, ради которого нужно отвергнуть себя, — другими словами, то, о чем говорил Иисус из Назарета, призывая слушателей взять свой крест и последовать за ним! — было тихо забыто, причем не только в западном секулярном обществе, но также в значительной степени среди христиан.

Есть и еще одно не столь очевидное, но потому более опасное явление — этому умонастроению обычно сопутствует такой элемент античной и современной культур, который в широком смысле называют «гнозис» или «гностицизм». В целом это идея о том, что внутри нас — или, по меньшей мере, внутри некоторых из нас — скрыта искра света. Такая сокровенная искра, как принято думать, часто не видна, потому что ее заслоняют социальные условности, влияние культуры или даже наши ложные представления о том, кто мы такие на самом деле.

Но открыв в себе этот свет, человек должен понять, что он важнее всего остального, что он выше любого правила, дороже обычного человеческого счастья и, разумеется, стоит выше любой добродетели (в классическом смысле слова или в каком–либо еще). Правда находится в глубине нас самих, ее нужно только открыть. Мое сердце говорит мне об этой правде, и мне надо следовать зову сердца. Это «путеводный свет», сияющий в самом центре моего подлинного «Я». Именно этот свет, как искренне верят многие люди в сегодняшнем мире, пришел показать нам Иисус из Назарета. Об этом говорят не только авторы многочисленных популярных книг вроде «Кода да Винчи» и подобных, но и немалое число серьезных писателей и ученых. В конце концов, многие люди желают услышать именно такую весть.

Такого рода философия в ее коллективном варианте владела многими умами в нашем мире. Скажем, неспроста великая интеллектуальная и культурная революция второй половины XVIII века называлась «Просвещение». Западная Европа и Северная Америка открыли «свое подлинное «Я». Они почувствовали себя особой породой людей, обладающей новыми знаниями, навыками и технологиями, которые позволяли покорять менее «просвещенные» народы. Более того, они чувствовали необходимость использовать эти средства именно для покорения остальных.

Сейчас мы не будем углубляться в эту тему (любопытно, что Артур Шлезингер переходит именно к ней сразу после того отрывка, что я привел выше). Для нас важно, что индивидуальная версия гностицизма глубоко укоренилась в нас за последние два столетия, так что люди предполагают (я хотел написать «думают», но я подозреваю, что большинство людей не думает, а просто предполагает), что «верность себе» — главная заповедь для человека, основной (даже) «религиозный» императив, важнейшая цель и задача нашей жизни, Священный Грааль нашего роста и развития. Именно так сегодня думают о мире и о себе миллионы людей.

Это можно проиллюстрировать на массе примеров. Поэту Джону Бечемену не повезло — его отец успешно вел семейный бизнес, думая, что сын пойдет по его стопам. Или, быть может, нам следует сказать иначе: старику Бечемену не повезло — у него был сын, который решительно не хотел становиться бизнесменом, но страстно желал посвятить себя поэзии. К счастью, молодой человек предпочел быть «верным себе» — по крайней мере, в этом вопросе. К сожалению, как то показывают его искренние размышления о себе, в его частной жизни то истинное «Я», которому он стремился хранить верность, было слишком хаотичным. Он следовал различным капризам своего «Я», и это приводило к многочисленным нравственным и человеческим катастрофам. Кратко говоря, такова проблема романтизма, экзистенциализма, эмотивизма и неогностицизма.

Человек — глубоко загадочное существо, и потому подобные вещи не должны нас удивлять. Древняя максима греков «познай себя» была и остается ценным советом. Но вопрос о том, что делать с этим познанием, куда более сложен. Что если такое «Я», открывающееся мне при углубленном размышлении, желает убивать, красть или насиловать детей? Какие из моих сокровенных желаний я должен узнать для того, чтобы их сдерживать или (если это в моих силах) убить, а какие надо вынести на свет, чтобы им радоваться и открыто их выражать? Тот факт, что они глубоко сокрыты во мне, сам по себе не дает нам ответа на этот вопрос.

Когда мы коснемся спорной темы «свободы», ситуация станет еще сложнее. Сегодня, когда человек говорит: «Разве мы не созданы для свободы?» — он обычно подразумевает: «Неужели ты хочешь сказать, что я не вправе делать то, что хочу?» Это порождает новые вопросы. И дело не только в том, что свобода моего кулака кончается там, где начинается свобода носа другого человека. Дело в том, что каждый мой поступок создает новые ситуации, которые могут серьезно ограничивать свободу во всех направлениях. Если я действительно ударю кого–то по носу, мы оба потеряем свободу отношений друг с другом (и, возможно, с кем–то еще), которой обладали раньше. Если все четверо участников квартета не будут строго следовать правилам относительно ритма и тональности, ни один из них не будет свободен играть музыку.