- Капитан фон Бек!-Лицо его, мрачное, словно туча, вдруг озарилась как будто сиянием солнца.-Мой капитан!

Я почти даже и не сомневался, что найду его здесь, за стойкой.

- Сержант Шустер! Ты же говорил, что покупаешь участок земли где-то под Оффенбахом.-Ветеран сотни, наверное, боевых кампаний, он был слугою моим и соратников в то время, когда я подвизался на службе в американских войсках. В гостинице этой я снимал одно время комнаты. То было задолго до американских моих приключений, тогда еще, когда всем здесь заправлял отец Шустера.-Ты же божился, что станешь фермером, что тебе надоела уже городская жизнь!

Он поднял откидную доску на стойке и вышел ко мне. Мы обнялись.

- А я слышал, вас арестовали. Во Франции, капитан.

- Чуть было не арестовали. Но я предвидел печальный сей поворот событий и опередил их на считанные часы. Бежал из Парижа тайком, словно дворняга с украденною отбивною. Ну а ты почему не на пашне? Ты же говорил, что тебе уже поперек горла стоит батюшкино ремесло!

- Папаша ушел на покой, когда я еще был за границей. Когда я вернулся домой, я обнаружил, что он прикупил себе ферму! А гостиницу сдал в аренду какому-то никудышнему венгру-трактирщику, совершеннейшему болвану, который мало того что распугал всех клиентов, так еще и опустошил все наши винные погреба, а потом, по дороге обратно в Гесс, его благоверная сбежала с каким-то хлыщом-уланом! просто позорище, а, капитан? Так что папаша просто-таки умолял меня взять управление гостиницей в свои руки, по крайней мере, пока не удастся восстановить торговлю и доброе имя нашего заведения. Я постепенно втянулся, и мне это даже понравилось. А пару лет назад батюшка передал дело мне, как говорится, замок, погребок да бочонок вина, и вот теперь я тут всем заправляю.

Сержант Шустер настоял на том, чтобы мы с ним прямо сейчас пропустили по кружечке его лучшего пива, а место его за стойкой заняла пригожая блондиночка,-на вид ей было чуть больше четырнадцати,-с длинными косами, уложенными тяжелым узлом на затылке. Одета она была в местный народный костюм.

- Это Ульрика,-с гордостью объявил Шустер.-Моя старшенькая. Вторая на два года младше. Но Мария у нас как ленивый котенок, только кликнешь ее, а она уже спит. Ульрика, девочка, мне выпала честь представить тебе капитана Манфреда фон Бека, наследного саксонского рыцаря, героя Сараготы и Йорктауна, депутата французской республики. Я рассказывал о нем, помнишь? У него столько же боевых наград, сколько и шрамов, и он вполне еще может стать маршалом чьей-нибудь армии. Он-один из последних солдат на свете, я имею в виду, настоящих солдат.

- Ваш батюшка, подобно барону Мюнхгаузену, питает неодолимую склонность к преувеличениям,-перебил его я.-Шустер, фрейлин Ульрике вовсе не интересны подробности военной моей карьеры. Но я искренне рад познакомиться с вами, сударыня.-Я поцеловал ее маленькую аккуратную ручку, и девочка так и вспыхнула от смущения.

- Благодарю за честь, сударь,-пролепетала она, делая реверанс.

Я похвально отозвался об изящных ее манерах, а потом спросил Шустера, не найдется ли у него для меня свободных комнат.

- Если бы даже их не было, я б их построил немедленно, капитан.-С тем он сопроводил меня наверх по почерневшей от времени деревянной лестнице с расшатанными ступеньками; на побеленных известью стенах висели памятные реалии-символы собственной военной карьеры Шустера. Турецкое знамя, захваченное в бою, прусские эполеты, немецкий барабан, старый французский флаг, боевая кольчуга воина язо вместе с портретами Вашингтона и Лафайета и английским эспонтоном. Были здесь и те самые шпоры, которые Шустер,-я это видел своими глазами,-снял с изменника Мингавы, наполовину индейца, чьи соплеменники-дикари устроили нам засаду милях в пяти от Джорджтауна. Шустер болтал без умолку, с гордостью вспоминая былые дни доблести нашей. Я же был только рад поговорить о том, что для меня подходило под определение "старые добрые времена", когда жизнь казалась мне и проще6 и благороднее.

Шустер повторил слово в слова речь генерала Стабена, с которой он обратился к нам после того, как мы взяли Йорктаун, и напомнил мне, как я плакал,-мы тогда все буквально с ног валились от усталости,--когда генерал Вашингтон, объезжая позиции, специально сделал крюк для того, чтобы лично поздравить нас.

- Он знал нас всех по именам, помните, капитан? И сказал еще, что дело Свободы стоит превыше всех мелких личных интересов; что он и друзья его и соратники борьбою своей добиваются права быть хозяевами на своей земле, а такие, как мы, борются исключительно за идею, потому что мы верим в республиканизм и права человека, и что наибольшую ответственность он чувствует именно перед нами, теми, кто помогает его стране обрести Свободу. Дабы вера наша не поколебалась. Дабы шесть штатов стали основою для правительства нового качества, которое всякому гражданину даст свободу слова и законы, основанные на неоспоримом праве каждого воззвать к справедливости и получить ее.-Тут Шустер встал перед портретом Лафайета и отдал честь.-Вот тот, кто не изменил ни себе, ни революции, капитан. Великий человек. Вы с ним встречались в Париже?

- Не часто. Он был слишком занят своими обязанностями.

Шустер снова остановился, на этот раз-перед посеребренными ножнами с английским клеймом у рукояти. Я улыбнулся, беря его под руку:

- А ты помнишь, Шустер, чьи это ножны?

- Еще бы, сударь, не помнить! Господина Мальдона, капитана Его Величества мушкетеров. Самый почетный трофей!

Мы от души посмеялись, поскольку сержант выиграл ножны Мальдона в карты на следующий день после битвы при Саратоге.

- Но неужели же все, за что мы сражались, теперь потеряно? спросил он, пока мы пересекали темную лестничную площадку, направляясь к двери в самом конце коридора.-Вот. Мои лучшие комнаты. Здесь всегда останавливается моя замужняя сестрица и другие все родственники, когда наезжают к нам в гости.-Он открыл предо мною дверь. Свеженавощенная мебель пахла пчелиным воском и льняным семенем.-Осталось лишь приготовить постель и так, кое-что по мелочи. Моя благоверная обо всем позаботится.-Он распахнул ставни, которые поддались с тихим скрипом, и в комнату пролился серебристый свет зимнего майренбургского дня, утопающего в легкой дымке.

Из окна открывался вид на галдящую суматошную площадь с ее побитыми временем зданиями. Слева торговцы устанавливали свои лотки под симпатичными, изукрашенными навесами,-по какому-то старинному соглашению им запрещено было начинать торговлю свою раньше полудня. Собаки и ребятишки носились по холоду, спеша по своим делам-делам всегда неотложным и весьма таинственным. Старики, обряженные в длиннополые хламиды, время от времени били в гонги и выкрикивали, который час и прочую всякую весьма полезную информацию:

- Четверг, полдень. Ветер восточный. Ветер крепчает!

В остальное же время, когда они не вопили и не звонили в гонги, старцы сии обязаны были,-за это город платил им определенную сумму,-указывать путь прохожим, в тому нуждающимся, и я наблюдал, как они шныряют туда-сюда, тыча рукой то в одну, то в другую улицу, что разбегались во все стороны от площади Младоты, подобно спицам гигантского колеса, осью которого была площадь. Говорили, она расположена точно по центру города.