Низменное возбуждение прилило к паху, но хотелось не этого, хотелось того упущенного сладкого чувства, испуганных светлых глаз, и трепет мягкого тела.

Сучка! Как его так повело? Отчего спрашивается?

Назар в очередной раз в одиночестве, добрался до пустующей квартиры и завалился спать, и снилась ему Булка, обнажённая и испуганная.

9. «Я согласна!»

Планёрка быстро подошла к концу.

Надо успеть выскользнуть пока Федор Михайлович отойдя от деловых вопросов, не перешел на личные, и не выхватил взглядом меня. Терпеть очередной его подкат, у меня не было желания, и поэтому я ловко юркнула перед Аллой Юрьевной, старшим хаус-менеджером, и пока Федор отвечал на вопросы шеф-повара, который тоже обязан был присутствовать на утренних планёрках, я улизнула.

У меня работы не початый край, вот ей и займусь, и головушку свою ей же займу, чтобы не думать. Потому что думать нет больше сил, и переживать странный и волнующий момент двух дневной давности, тоже нет никаких сил.

Работа делалась, а вот мысли некуда не девались. Вроде отвлекусь ненадолго, а потом снова стою, словно опять в этом ночном клубе оказываюсь, прижата к твёрдому телу сильными руками, и губы такие жесткие с виду, мягко касаются и властно подавляют любое сопротивление.

Да какое там сопротивление! Разве я противилась.

Испугалась. Не поняла.

А потом даже во вкус вошла. Разве можно так целовать, чтобы всё вокруг прекратило своё существование. Чтобы остался только он один. Чужой, но в тоже время такой желанный. Незнакомый, но совершенно гармоничный, и идеально подошедший. Одно противоречие в этом поцелуе, но в то же, время, он был настолько сладок, что утягивал за собой в это безумство. И я утянулась, унеслась, шагнула, и растворилась, в этом вкусе, смешанным с пороком и острым желанием подчинить.

Я, сначала, когда поняла, с кем столкнулась, от досады готова была провалиться сквозь землю.

Долохов!

Его расстрельный взгляд чёрных глаз.

Почему опять он?

Серьёзно, среди множества людей, столкнуться с этим циничным ворчуном.

Чего ему в Москве-то не сидится? Таскается к нам!

Но потом опомнилась и решила извиниться, и даже предприняла попытку спасти его рубашку, а то, ещё и счёт предъявит, а одевается он явно не в масс-маркете.

Что-то бормотала ему, тёрла пятно, от вишнёвого дайкири, и пропустила нападение. Только и выдохнуть успела, когда он сжал меня в объятиях, и утонула в чёрном омуте его глаз. И это было так вероломно и неожиданно, что я и подумать не могла о сопротивлении, а когда он начал меня целовать и подавно. Настолько это было сладко и будоражаще, просто непостижимо, и поэтому ещё более остро воспринималось его желание, которое я ощутила всем телом, и ответила, потому, что не возможно не отвечать на такой требовательный поцелуй. Невозможно стоять стеной, и не откликаться на все эти сигналы тела. Только в ответ целовать и пытаться подарить хоть толику того же яркого и захватывающего наслаждения, что дарил мне он. Мне даже от царапающей кожи его щетины не было больно, все эти чувства, стыд, раздражения на коже, и сожаление, они пришли потом.

Он отстранился, и что-то говорил, а у меня всё плыло перед глазами, потому что всё это время я дышала только этим поцелуем, и теперь горький кислород, отрезвлял, и сознание нехотя, возвращалось с небес, вплывало в грешное тело, и мозг, начал посылать рациональные команды.

Он зовёт меня к себе, настойчиво зовёт, и даже уже к выходу ведёт. А я даже не разобралась, хочу ли я продолжения, а он не даёт времени на обдумывание, нашептывает, уговаривает, увлекает, прижимает к себе.

Надо вырваться!

И я, совсем ещё размякшая, сделала попытку вырваться, и он отпустил. Чем дальше я удалялась, тем трезвее становилась и понимала, что не вернусь, убегу, спрячусь, но не вернусь. Это что-то запредельное, то, что я не могу контролировать, подчинить. И мне страшно рядом с ним.

Я обошла бар с другой стороны и вышла во второй выход. На улице, втянув носом ночной прохладный воздух, я совсем почувствовала свободу, и уверилась в правильности своего решения. А когда ехала домой на такси, ещё и про Льва вспомнила, о котором вообще думать забыла.

И вот два дня я маюсь, постоянно у меня в голове Долохов, с его настойчивыми губами, и сильными руками. И много вопросов, на которые не может никто ответить.

К вечеру я настолько устала, что еле плелась за портье, чтобы лично поверить номер, из-за которого, чуть не случился скандал. Наша гостья, уверяла, что в номере противный запах, и никак не желала в него заселяться. Я настояла на том, чтобы провели полную проверку, и ещё одну уборку заменив всё, и теперь шла сама проверить, понюхать.

Алексей, молодой парнишка, приятный и улыбчивый, уверял меня, что всё сделали, и что пахнет в номере божественно. Мы поднялись на третий этаж, и пошли по длинному мягко освещённому коридору. Я уже приставила к замку ключ-карту, и он щелкнул, в унисон с соседней дверью. Обе открылись тоже одновременно, меня даже позабавила такая слаженность действий. А потом из соседнего номера, громко смеясь и разговаривая, вышли Фёдор Михайлович, и Долохов. Я только моргнуть успела, на его прицельный чёрный взгляд, нырнула в номер за Лёшей, и закрыла дверь, проявив все признаки невоспитанности. Прижалась спиной к двери, и перевела дыхание. Щёки загорели румянцем.

Да почему опять он?

Когда он уже уедет в свою Москву?

Пахло в номере или нет, я так и не поняла, но долго и с важным видом ходила и принюхивалась, тянула время, чтобы наверняка не столкнуться с миллионером.

Номер сдали, гостья осталась довольна, а Долохов поймал меня в коридоре, когда я шла переодеться и пойти уже домой. Он привалился плечом, к стене, пригвождая мне путь, и сложил на груди руки. Прожигающий взгляд был сейчас таким холодным что, я вздрогнула, когда подняла на него глаза.

— Ну что предупредила подруг, Вика? — низкое рычание, и снова оторопь во мне.

Да что со мной, я же могла