ломтю хлеба ржаного или ячменного! К чему все это приведет, спрашивали себя мыслители тех лет, если несчастья бедняков («каковые было бы разумно уменьшить, но искоренить их может лишь безумец», как заметил в 1723 году несносный Мандевиль[37]) просто-напросто необходимы для благополучия всего общества? Какая участь ждет общество с исчезновением прежде совершенно неотъемлемых градаций?

Может быть, общее отношение его современников к огромной и страшной проблеме «нижних слоев» действительно лучше всего описывалось словом «ужас», но философия Адама Смита была принципиально иной. «Ни одно общество, без сомнения, не может процветать и быть счастливым, если значительнейшая часть его членов бедна и несчастна», – писал он.[38] У него хватало безрассудства не только на то, чтобы сделать такое поистине радикальное заявление; после этого Смит перешел к доказательству постоянного улучшения качества жизни общества. Пусть и не по собственной воле, оно постоянно двигалось к заветной цели. Общество стремилось туда не потому, что кто-то так решил, парламент принял соответствующий закон или англичане одержали победу в сражении. От поверхностного взгляда на вещи укрывалась таящаяся в глубине динамика, служившая мощнейшим мотором для общественного механизма.

Адам Смит наблюдал окружавшую его действительность, и ему в глаза бросился один замечательный факт. Речь идет об удивительном росте производительности вследствие детального разделения труда. В самом начале «Богатства народов» Смит пускается в знаменитый рассказ о булавочной фабрике:

Один рабочий тянет проволоку, другой выпрямляет ее, третий обрезает, четвертый заостряет конец, пятый обтачивает один конец для насаживания головки; изготовление самой головки требует двух или трех самостоятельных операций; насадка ее составляет особую операцию, полировка булавки – другую; самостоятельной операцией является даже завертывание готовых булавок в пакетики… Мне пришлось видеть одну небольшую мануфактуру такого рода, где было занято только десять рабочих и где, следовательно, некоторые из них выполняли по две и по три различных операции. Хотя они были очень бедны и потому недостаточно снабжены необходимыми приспособлениями, они могли, работая с напряжением, выработать все вместе двенадцать с лишним фунтов булавок в день. А так как в фунте считается несколько больше 4 тыс. булавок средних размеров, то эти десять человек вырабатывали свыше 48 тыс. булавок в день. Но если бы все они работали в одиночку и независимо друг от друга… то, несомненно, ни один из них не смог бы сделать двадцати, а может быть, даже и одной булавки в день.[39]

Вряд ли стоит говорить о том, насколько усложнились производственные технологии по сравнению с XVIII веком. Несмотря на все оговорки, Смит был настолько впечатлен фабрикой с десятком рабочих, что решил посвятить ей почти страницу своего главного труда; интересно, каковы были бы его впечатления от завода с десятью тысячами работников? Что самое интересное, главное преимущество разделения труда вовсе не в сложности, напротив, оно облегчает большинство операций. Привлекательность разделения труда напрямую связана с его способностью создавать, по словам Смита, «благосостояние во всех слоях общества». Общее благосостояние тех времен кажется нам существованием на грани голодной смерти. Но если рассматривать проблему в исторической перспективе, если сравнивать долю рабочего в Англии XVIII века с судьбой его предшественника, жившего за столетие или два до него, становится ясно: каким бы убогим ни было его существование, оно символизировало собой несомненный прорыв. Рассуждения Смита на эту тему стоят того, чтобы привести их полностью:

Присмотритесь к домашней обстановке большинства простых ремесленников или поденщиков в цивилизованной и богатеющей стране, и вы увидите, что невозможно даже перечислить количество людей, труд которых, хотя бы в малом размере, был затрачен на доставление всего необходимого им.

Шерстяная куртка, например, которую носит поденный рабочий, как бы груба и проста она ни была, представляет собою продукт соединенного труда большого количества рабочих. Пастух, сортировщик, чесальщик шерсти, красильщик, прядильщик, ткач, ворсировщик, аппретурщик и многие другие – все должны соединить свои различные специальности, чтобы выработать даже такую грубую вещь. А сколько, кроме того, купцов и грузчиков должно было быть занято… Сколько нужно было торговых сделок и водных перевозок, сколько, в частности, нужно было судостроителей, матросов, выделывателей парусов, канатов… Если мы таким же образом рассмотрим все различные предметы обстановки и одежды упомянутого простого ремесленника или поденщика – грубую холщовую рубаху, которую он носит на теле, обувь на его ногах, постель, на которой он спит… утварь его кухни, все предметы на его столе – ножи и вилки, глиняные и оловянные блюда, на которых он ест и режет свою пищу; если подумаем о всех рабочих руках, занятых изготовлением для него хлеба и пива, оконных стекол, пропускающих к нему солнечный свет и тепло и защищающих от ветра и дождя, если подумаем о всех знаниях и ремеслах, необходимых для изготовления этого прекрасного и благодетельного предмета… если мы рассмотрим все это, говорю я, и подумаем, какой разнообразный труд затрачен на все это, мы поймем, что без содействия и сотрудничества многих тысяч людей самый бедный обитатель цивилизованной страны не мог бы вести тот образ жизни, который он обычно ведет теперь и который мы неправильно считаем весьма простым и обыкновенным. Конечно, в сравнении с чрезвычайной роскошью богача его обстановка должна казаться крайне простой и обыкновенной, и тем не менее может оказаться, что обстановка европейского государя не всегда настолько превосходит обстановку трудолюбивого и бережливого крестьянина, насколько обстановка последнего превосходит обстановку многих африканских царьков, абсолютных владык жизни и свободы десятков тысяч нагих дикарей.[40]

Что же позволяет обществу, словно по волшебству, приумножать богатства? Отчасти сам рыночный механизм, ведь он помогает человеку реализовать свой творческий потенциал, призывает и даже заставляет того изобретать, прибегать к новшествам, развиваться, рисковать. Но существуют и более глубокие причины и побуждения. Смит различал два укорененных в нашем существовании закона, двигавших рыночную систему вверх по спирали возрастающей производительности.

Первый из них – Закон накопления.[41]

Не будем забывать, что во времена Адама Смита промышленный капиталист частенько зарабатывал на своих вложениях целое состояние. В детстве Ричард Аркрайт был учеником парикмахера; он умер в 1792 году, оставив после себя имущества на 500 тысяч фунтов. В первый раз переступая порог старой гвоздильни в Ротерхэме, Сэмюэл Уокер[42] вряд ли подозревал, что на этом месте он оставит сталелитейный цех стоимостью в 200 тысяч фунтов. Джозайя Веджвуд,[43] носившийся по своей гончарной фабрике и кричавший «Джозу Веджвуду такого не надо!» всякий раз, как заметит плохую работу, оставил 240 тысяч фунтов и много