рельс. Сквозь шум приближающегося поезда ему показалось даже, что Ванькина шея хрустнула. Вот это расслабился парень! Что с ним, неужели отключился? На раздумья времени не оставалось. Электричка была уже в двух шагах… Шварц отпрянул от рельса и, как камень из катапульты, отлетел от насыпи.

Татьянка также продемонстрировала хорошую реакцию и скорость. Она практически не отстала от Шварца, разве что на долю секунды. Ботаник не подавал признаков жизни. Когда нужно было лежать, Ваня ворочался, теперь же, когда требовалось двигаться, причем быстро, он словно одеревенел. Так что же с ним — заклинило или вырубился? Выяснять некогда…

Хорст зарычал и сжал зубы так, что стало больно. Он оттолкнулся от рельса, схватил бесчувственное тело за воротник и пояс и рванул на себя. Рванул так сильно, что едва сам не отлетел назад.

Кувыркаясь по насыпи, Хорст и Ботаник скатились в кювет. Над их головой уже вовсю грохотали колеса поезда. Зрители повскакали с мест и возбужденно кричали. Шварц и Татьянка, бледные, что было заметно даже в темноте, бросились к ним. Но Хорст уже и сам поднялся, и успел привести в чувство Ботаника парой пощечин. Кажется, на этот раз обошлось без жертв. Впрочем, Игнат трусливо сбежал…

Крюков издалека наблюдал за происходящим. При виде подвига Хорста он только усмехнулся и покачал головой. Про такое испытание он читал лет двадцать назад. Западные неофашисты устраивали таким образом проверку новичкам. Тогда все это было у нас просто немыслимо: и фашисты, и проверки. А теперь — пожалуйста! — даже в каком-то фильме нечто подобное показали. В общем, «Конкурс МПС на лучшую Анну Каренину», блин!

Крюков дождался, когда фашисты соберутся и уйдут. После себя они оставили пустые пивные бутылки и обрывки пакетов от чипсов. Конфетных бумажек он на месте происшествия не обнаружил. Или это не те фашисты, про которых писали избиратели?

Наутро Крюков отправился к новому месту службы — в Комиссию по экстремизму, как он его определил для краткости. Остальные ингредиенты названия ему запоминать было лень. Комиссия располагалась в небольшом старинном особнячке в центре Москвы, в одном из переулков Сретенки. Сам особнячок был выделен Общественной палатой по контролю госаппарата. В том, что организация эта серьезная, сыщик убедился сразу же по прибытии.

На входе он предъявил милицейское удостоверение, однако охранник в штатском попросил его подождать и позвонил по служебному телефону. Через пару минут из двери, ведущей внутрь особняка, показался сравнительно немолодой — ровесник Крюкова — хваткий на вид мужик в неброском, но хорошо сшитом сером костюме и при галстуке.

Опер сразу вспомнил наставления полковника Галкинда насчет здешних сотрудников в штатском и дал себе слово быть поосторожнее.

— Ты Крюков? — запросто спросил прибывший. — А я Крамской, Гена.

Они обменялись рукопожатием. Рука у Гены оказалась крепкая. Он представился оперу чиновникам Общественной палаты по контролю госаппарата. Крюков, когда-то прочитавший множество работ Ленина, сразу вспомнил одну из них: «Как нам реорганизовать Рабкрин». Рабоче-крестьянская инспекция, по мысли вождя, призвана была контролировать разлагающийся госаппарат, но из этой затеи ничего не вышло, так как инспекторы разложились еще быстрее, чем подконтрольные бюрократы…

Кроме того, Крамской числился начальником аналитической группы, в которую, кроме самого начальника и Крюкова, входил еще один человек — заместитель Крамского Миша Волгин. Он был значительно моложе опера и носил форму с погонами майора Вооруженных сил.

— А где Мокеев, разнарядка ведь на него пришла? — спросил он, наливая сыщику кофе в кружку с гербом в виде шита с мечом и надписью «НКВД».

— Мокеев погиб, — сухо ответил Крюков, присаживаясь к столу. — Вместо него меня прислали. Может, и я на что сгожусь.

— А тебя-то к нам за какие грехи?

— За поджог Рейхстага, — уклончиво ответил Крюков, принимая протянутую кружку.

В Волгине Крюков сразу заподозрил сотрудника разведки. И Гена, и Миша только недавно вернулись из командировки, связанной с террористическим актом в городе Сослане.

— Нашу маленькую группу называют «Отделом по борьбе с насилием и расовой дискриминацией», — пояснил Крамской. — Функции наши точно не определены. Работы полно, людей не хватает. Мы по самое горло завалены заявлениями. Чуть где нерусскому глаз подбили — тут же материал к нам. Работа ассенизатора… Будешь выезжать на места с проверкой и сортировать материал. Если наш. забираешь. Нет — вертай взад территориалам. Пусть сами разгребают. Ну, а по серьезным вещам — убийство там или тяжкие телесные, подключишься к расследованию и будешь его курировать.

«Женька Шабанов просто умрет от счастья», — подумал сыщик.

— Ты про дело Жасмин Султановой слышал? — спросил Крамской. — Тогда вот тебе первое задание. Съезди, разберись с заявлением этой Мимозы. В смысле — Жасмин, я в ботанике слабо рублю. Дело это темное. Ее отец на рынке работает, в месяц получает от силы двести баксов. А она хату снимает за четыре сотни. Нечисто тут что-то. Разнюхать бы надо.

— Нет проблем, разнюхаем, — Крюков допил кофе и поднялся.

Сыщик остановил свою бронированную старушку — «Волгу», экс-такси, именуемое им «рябухой», в районе новостроек рядом с рынком. Искомая квартира находилась на третьем этаже.

Он не воспользовался лифтом, а поднялся по лестнице. Дверь в квартиру Жасмин Султановой оказалась не заперта. Из-под двери пробивался косой луч света. Опер осторожно толкнул ее. В квартире кто-то был. Больше того — его ждали. Если бы не опыт, профессионализм и врожденная осторожность, быть бы этому визиту опера последним в его жизни. Но он вовремя сориентировался.

По пахнувшему из-за двери табачному духу Крюков безошибочно вычислил присутствие противника. Сыщик ударил в дверь ногой. Распахнувшись, она с неимоверной силой обрушилась на притаившегося за ней человека. Тот яростно выругался, отлетел в комнату и по дороге сшиб кого-то еще, видимо, своего напарника. Один растянулся тут же, второго отбросило в комнату.

Крюков вломился в квартиру, на ходу вынимая из-под куртки свое любимое оружие — обрез двустволки. Обрез собрал глухой еврейский мастер из деталей ружей разных марок. Стволы от «Джеймса Пердея», ударно-спусковой механизм и ложа от «Бенелли». Сложив «Пердея» с «Бенелли» и разделив пополам, Крюков получил нечто среднее — «Перделли». По-румынски это значило «занавески».

Стрелять не пришлось. Один из неизвестных сиганул на балкон, а оттуда на козырек находившегося внизу магазина. Там по крыше припаркованной у магазина легковушки он соскользнул на землю и сгинул. Второй, через недвижное тело которого Крюкову пришлось перепрыгнуть в прихожей, внезапно ожил и резво исчез за дверью.

Крюкову было не до преследования. Посреди комнаты лежала девушка, видимо — та самая жертва нацизма, обладательница красивого цветочного имени.

Опер наклонился