его это успокаивает.

А вот бешеный мотоциклист вернется в «Пушкин», где со вчерашней ночи сидит за столом и выискивает глазами знакомых, у которых он еще не одалживал.

Люди будут подходить, выпивать, но денег ему никто не даст. Домой ему нельзя, там уже живет судебный пристав, арестовавший его имущество, он уже привык жить в его доме…

Бешеный мотоциклист оставит шлем на столе, выйдет на улицу, сядет пьяный на своего титанового коня и поедет в отчаянии на Воробьевы горы: может быть, удастся найти денег там.

Но он не доедет дотуда, разобьет голову. А в остальном день неплохой.

Одна река, два океана

В аэропорту города Пальмерстон-Норт (Новая Зеландия) в феврале, в разгар лета, в кафе «Старбакс» во время обеда за дальним столом у окна сидит немолодой мужчина и пьет пиво.

На вид ему 60, гипертония и лишний вес, в глазах, слегка прикрытых, можно прочитать, что живет он давно и удивить его трудно.

На столе перед ним лежит ноутбук, на котором он просматривает записи видов какого-то пансионата.

Он только что закончил осмотр пансионата для сеньоров; это место для пожилых людей, которые хотят закончить дни в условиях, когда рядом соотечественники, круглосуточный уход и никаких войн, террористов и катаклизмов.

На берегу озера, где искусственный лес из лучистой сосны, привезенной европейцами двести лет назад, стоят деревянные домики, похожие на пансионат Дома творчества в подмосковной Рузе.

Здесь он собирается жить, в пансионате «Елочка», так его назвали ностальгирующие аборигены из Киева, Могилева и Херсона. «Буду жить здесь», — так он решил, устав от России с ее вечными комплексами и презрением к отдельному человеку.

В кафе стремительно входит мужчина с чемоданом на колесиках и скрипкой в футляре за плечами.

Он вяло осматривается и садится недалеко от окна, заказывает холодный чай и включает ноутбук, здесь у него все: расписание концертов, партитуры, фотографии родственников и планы концертных залов.

В кафе пустынно, первый герой буквально впивается глазами в пришельца со скрипкой, его что-то сильно начинает беспокоить, этот скрипач кого-то ему напоминает, кого?

Из какой жизни? Как он забрел на край земли, к берегу Тасманова моря?

Скрипач улыбается чему-то в компьютере, мужчина у окна узнает его и инстинктивно кричит:

— Миша! Ты помнишь меня? Я Валерий М. из Витебска.

Скрипач удивленно поднимает глаза, потом закрывает ноутбук и мучительно вглядывается в красномордого мужика, пытаясь в нем разглядеть мальчика из прошлой жизни, лет эдак пятьдесят назад.

Потом встает, подходит к нему и вежливо жмет руку, не понимая, чем ему может грозить эта встреча.

Он раздражается, когда его отвлекают от музыки, которую он любит больше жены, детей и внуков.

Они присели за стол, и возникла пауза; преодолеть расстояние в пятьдесят лет можно только на машине времени, а тут два человека, не друзья, не родственники, встретились на краю света — и что говорить, кто первый разворошит муравейник лет, людей, событий, дат.

— Ты знаешь, о чем я думаю сейчас? — спросил Валерий. И не дожидаясь ответа, продолжил: — Я вспомнил, как ты, пятиклассник, сказал мне в пионерском лагере «Орленок», что ты читаешь Ортега-и-Гассета. Ты помнишь об этом? Я тогда подумал, что ты ненормальный, правда, мы тогда все читали Майн Рида и Купера, а ты пришел с этим Ортегой.

Миша смущенно заулыбался.

— Ты здесь каким боком? — спросил.

— Приехал в командировку от журнала, встречался с персонажем своей истории, которую пишу.

— А живешь где?

— В Москве, уже 25 лет, как уехал из Витебска.

— А я уехал позже, в Швецию.

— Я слышал. А здесь ты как?

— Гастроли, вот лечу в Окленд, потом Австралия.

— Да, Окленд, Австралия, куда же нас занесло из пионерского лагеря «Орленок»… Ты помнишь Леонову? Девочка была у нас председатель совета дружины?

— Да, это моя первая любовь была! — улыбнулся Миша. — Хорошенькая такая, с коленками, в белых гольфах.

— И моя тоже, целое лето любил ее.

— Ну расскажи свою версию, — усмехнулся Миша и сел поудобнее.

Валерий закурил и начал возвращение в прошлое.

— Я, простой пионер, полюбил безнадежно и страстно председателя дружины Леонову.

Четвертый класс за плечами, оценки неважные, из достоинств только третье место в шашечном турнире, которое я разделил с косоглазой девочкой из третьего класса, грамоту дали только девочке, второй бумажки с золотой обложкой не оказалось.

— Ну у них всегда был дефицит! — усмехнулся Миша.

— Но половодье чувств захлестнуло, до этого я никого не любил, кроме мамы и бабушки. Были случайные связи с Зоей из третьего дома в булочной и с Милкой, когда вместе болели стригущим лишаем в инфекционной больнице, но до главного не доходило, так, игры и забавы, только ахи-вздохи, а тут накатило не по-детски.

Наш пионерский лагерь в 60-м году, если помнишь, не «Артек» с морем и показухой, а обычный лагерь от цементного завода, где папа Леоновой был главным инженером; лагерь стоял у реки, но рядом с заводом; начальник лагеря — старый педофил с одной кожаной рукой-протезом — говорил: «Зато у нас пятиразовое питание и кино два раза в неделю».

Начальник очень любил кино за темноту в зале, он садился всегда на последний ряд с какой-нибудь пионеркой на коленях и смотрел на экран не отрываясь; ласковый был мужчина, детей любил.

Я ей стихи написал, про любовь и кровь, но не отдал, а Вадик, сука, украл из тумбочки вместе с мамиными конфетами, бегал по лагерю и читал всем; мудак этот Вадик, а говорил, что друг.

Потом костер был, я решил ее удивить, стал прыгать через костер, штаны прожег и руки обжег, больно было, а все смеялись.

Кстати, Вадика помнишь? Живет сейчас в Калифорнии, дирижирует чем-то, сбылась мечта.

(По трансляции объявили, что сел самолет из Лос-Анджелеса, направляющийся в Сидней. Посадка по техническим причинам.)

Расстроился я страшно.

До утра сидел потом у памятника юному пионеру с отбитым гипсовым носом, а рядом стояла гипсовая пионерка, похожая на Леонову, и отдавала честь невидимому мальчику-герою. Мне было больно — болели обожженные руки и нос отбитый, как у мальчика-памятника.

На второй лагерной смене все пошло веселее; я получил все-таки жалкую должность санитара отряда и имел маленькую власть — проверял чистоту в отряде и ставил оценки. Но главным было то, что я имел прямой выход на Леонову, я докладывал ей о чистоте в палатах, а заодно — о своих чистых помыслах и чувствах, она краснела.

В результате интриг и взяток меня взяли в сборную отряда по футболу, с этой позиции