Но еще унизительней и невыносимей, чем физические страдания и ограничения, была творческая несостоятельность. Девушки, которые вместе с ней работали в дамском ателье, делали успехи, развивались, становились действительно признанными художницами. Для Марии никакой надежды больше не было. Ее судьбой была теперь только болезнь, только чахотка. Времени на творческое развитие больше не осталось. О коллеге Луизе Бреслау Башкирцева писала в горькой завистью: «У нее купили уже три или четыре работы. Одним словом, она известна, а я? А я в чахотке»[205].

В мае 1884 года болезнь резко прогрессировала, и кокетство из дневника исчезло, остался лишь страх: «Умереть, это слово легко сказать, написать, но думать, верить, что скоро умрешь! А разве я верю этому? Нет, но я боюсь этого»[206]. И три месяца спустя: «А если бы я сказала всё!.. Такое ужасное опасение…»[207]

Хроника ее страданий и несчастья становится всё более отчаянной и пронзительной. «Не могу больше. Я никогда не была так больна»[208]; «Я не могу работать. Картина моя не будет кончена…»[209]. «Вы видите — я ничего не делаю. У меня всё время лихорадка»[210]. Последняя запись в дневнике — от 20 октября 1884 года: «Вот уже два дня, как постель моя в большой гостиной… Мне слишком трудно подниматься по лестнице…»[211]

Мария Башкирцева умерла одиннадцать дней спустя, 31 октября 1884 года, совершенно измученная горловым кровотечением и равнодушная ко всему происходящему вокруг.

При большом стечении публики она была похоронена в мавзолее в псевдовизантийском стиле на кладбище Пасси. Покойная уже не узнала, что всё-таки стала знаменитой. Через три года после ее смерти был опубликован ее дневник. До 1891 года было продано 8 тысяч экземпляров[212].

Дневник сделал Марию Башкирцеву иконой fin de siècle, символом декаданса. Молодой Гофмансталь и его поколение были увлечены этой женщиной, ее «обезоруживающей заносчивой грацией избалованного ребенка»[213]. Ей не довелось встретить в жизни любви, этому мешали ее самовлюбленность и эгоцентризм. Она умерла девственницей[214]. Теодор Адорно впоследствии объявил ее «святой заступницей Fin de Siècle»[215].

В середине XVIII века медики полагали женщин наиболее предрасположенными к чахотке[216],[217]. Если уж чахотка уносит молодых крепких мужчин в расцвете сил, что может противопоставить недугу хрупкое женское существо?

Врач-фтизиатр Фрэнсис Хопкинс Рамдейдж с сочувствием выразился об умирании чувствительного пола: «Хрупкость женской конституции в сравнении с мужской, утонченное телосложение, замкнутая жизнь, связанная с домом и хозяйством, и чувствительная душа. Всё способствует тому, что женщина становится мишенью для смертоносных стрел болезни. Нет печальнее картины, нежели вид женского существа, которое, на пороге семейного счастья, беспомощное и ничего не подозревающее, уже подчиняется неумолимой судьбе, до последнего вздоха еще остается привлекательной и милой и погибает, как увядает цветок, сломленный, еще будучи бутоном»[218]. Чахоточные девушки с алыми «кладбищенскими розами» на белых щеках стали символом чахоточного женского начала.

С великой уверенностью, самозабвенно врачи изучали теорию и практику женской патологии, полагая, что болезненность женщины напрямую зависит от ее репродуктивных органов.

Рудольф Вирхов писал: «У женщины есть пара яичников, от них-то она и зависит…»[219]

Особенно уязвимой делала женщину менструация. Медики неустанно подчеркивали, насколько важен регулярный цикл кровотечения для здоровья женщины. По-прежнему апеллируя к учению о соках, врачи предостерегали от слишком сильного менструального кровотечения, при котором тело теряет жизненно необходимые вещества. Точно так же опасны пропуски ежемесячного очищения, когда цикл нарушается по причине неподобающего образа жизни. Тогда кровь, не находя обычного выхода, ищет другие пути излиться из женского тела, в первую очередь — через легкие, ослабляя и травмируя их[220]. Еще в сочинениях Гиппократа просматривается взаимосвязь между женской слабостью и менструацией. У некоторых женщин, как написано в этих сочинениях, кровоток устремляется в легкие, отчего женщина заболевает чахоткой[221].

Кроме менструации, сама по себе матка давно считалась источником типичных «дамских болезней», в первую очередь истерии: не случайно название болезни происходит от греческого hystera — матка. По мнению французского хирурга Антуана Порталя, матка является зачастую причиной «истерической легочной чахотки», которую он в своем труде о легочных болезнях в 1799 году описывал как наиболее жестокую и скоротечную форму чахотки[222].