по русской истории» – самый ценный из его научных трудов. В нем он обнаружил большой критический талант. Погодин был страстным собирателем рукописей и всяких древностей и составил большое и очень ценное «Древлехранилище». Образовалась у него и большая библиотека. Рукописную часть «Древлехранилища» он в 1852 году продал в Публичную библиотеку в Петербурге.

Погодин следил за развитием европейской исторической науки. Несколько раз ездил за границу. В Париже посетил Гизо. Перед тем он ездил в Прагу и завязал близкие отношения с Шафариком, Ганкой и Палацким. С тех пор он заинтересовался славянским вопросом и начал отстаивать стремления западных и южных славян к национальному освобождению.

В политическом отношении Погодин был одним из видных представителей направления «официальной народности». Существо этого движения ярко выразил в 1832 году товарищ министра (позже министр) народного просвещения граф С. С. Уваров формулой «Православие, самодержавие и народность». После ухода из Московского университета Погодин занялся главным образом журналистикой. Вернулся он к научной деятельности только в конце жизни. В 1872 году он издал свою последнюю книгу «Древняя русская история до монгольского ига». Ничего нового он там уже не сказал.

Погодин не имел склонности к философскому мышлению. Тем более странным кажется его увлечение Шеллингом. Объясняется оно присущей ему сентиментальностью – тоже как будто противоречивая черта в его облике.

Подводя итоги, нельзя не признать, что Погодин представлял собою оригинальную и довольно крупную фигуру в развитии русской исторической науки.

К «скептической школе» иногда причисляют Николая Алексеевича Полевого, хотя он шел своим особым путем. Полевой был сыном небогатого курского купца (родился в Иркутске). У отца его была довольно большая библиотека, и еще мальчиком Полевой жадно набросился на беспорядочное чтение. В этом состояло его первоначальное образование. Позже упорным и настойчивым трудом он образовал себя сам. Отец готовил его к коммерческой деятельности и сделал своим приказчиком. С пятнадцатилетнего возраста отец начал посылать его по торговым поручениям, в частности, в Москву и Петербург. В Москве Полевой успел прослушать в университете несколько лекций Каченовского. Познакомился он и с некоторыми другими представителями тогдашней русской интеллигенции.

Вместе с тем служба приказчиком оставила на нем налет духа необходимой в торговом деле рекламы и даже саморекламы.

После смерти своего отца (1822) Полевой переселился в Москву и больше уже не занимался торговыми делами. Он с головой погрузился в журналистику, а потом обратился и к истории.

Как журналист Полевой проявил выдающийся талант. В 1825 году он основал лучший журнал этого времени – знаменитый «Московский телеграф». Полевой и сам писал в нем и сумел привлечь целую плеяду сотрудников, в том числе Пушкина и князя Вяземского. Журнал этот имел небывалый успех среди читателей. Через четыре года после основания журнала в нем едва не произошел кризис. Полевой, который высоко ценил Карамзина как писателя и признавал его значение в создании нового литературного стиля, относился к нему резко отрицательно как к историку. В 1829 году Полевой выразил эти свои взгляды, поместив в «Московском телеграфе» рецензию на «Историю государства Российского». Рецензия вызвала возмущение со стороны Вяземского и Пушкина, которые ушли из журнала. Но другие сотрудники Полевого остались. Журнал распространял свое влияние все шире, но в 1834 году произошла катастрофа. Полевой напечатал неблагоприятный отзыв о шедшей в это время на сцене патриотической пьесе Кукольника «Рука Всевышнего отечество спасла». Между тем эта пьеса заслужила благоприятный отзыв Николая I. «Московский телеграф» был закрыт. Для Полевого это было трагедией и совершенно его надломило. Чтобы чем-нибудь заполнить образовавшуюся душевную пустоту, Полевой продолжал писать и печатать – выпустил «Историю Петра Великого», многочисленные исторические романы и драмы, но все это не могло сравниться с его прежними трудами. Он сам это чувствовал. Перед смертью, однако, он написал свою последнюю серьезную работу «Обозрение русской истории до единодержавия Петра Великого». В ней он высказал ряд интересных мыслей о сущности исторического процесса.

В своих философских взглядах Полевой был приверженцем шеллингианства. По-видимому, также на него оказали влияние и религиозно-мистические идеи Гердера.

«Жизнь есть не что иное, как борение двух начал: возрождения и разрушения, света и тьмы, стремление частей к самобытности и стремление целого совместить в себе самобытность частей. Окончание одной борьбы есть начало другой, могила прошедшего бытия – колыбель нового».

В противоположность Карамзину, который видел в азиатских народах злую силу русской истории, Полевой высказал новый взгляд – идею об особом месте России, сочетающей и примиряющей западное и восточное начало. Полевой видел коренную ошибку Карамзина уже в самом подходе его к своей задаче – написать «Историю государства Российского». Полевой считал, что теперь нужно написать историю русского народа. Он за это и взялся. Его главный труд в области истории так и называется (шесть томов, 1829–1833).

Полевой предполагал довести изложение до Петра Великого, но успел написать только до вступления на престол Бориса Годунова (1598). В своем изложении Полевой проводил параллель между историческими явлениями и общественными формами русской и европейской истории. Для Европы Полевой пользовался трудами Мишле, Гизо и Тьерри, но главным авторитетом для него, как и для Каченовского, был Нибур. Ему Полевой и посвятил свой труд.

Появление «Истории русского народа» было большинством публики встречено крайне враждебно. В этом объединились почитатели Карамзина и писатели правительственного лагеря. К ним примкнули многие журналисты, обиженные политическими приемами Полевого. Особенно возмущались посвящением труда Полевого Нибуру.

С разбора этого посвящения начал свои замечания и Пушкин, который не мог простить Полевому его критического отношения к Карамзину. Как только вышел первый том «Истории русского народа», Пушкин решил написать рецензию и начал ее набрасывать. «Поневоле должны мы остановиться на первой строке посвящения: „Г-ну Нибуру, первому историку нашего века“. Спрашивается: как и каким образом г. Полевой уполномочен назначать место писателям, заслужившим всемирную известность? Нет ли тут со стороны г. Полевого излишней самонадеянности?..» «„Пусть приношение мое покажет вам, что в России столько же умеют ценить и почитать Вас, как и в других просвещенных странах мира“. Опять! Как можно самого себя выдавать за представителя всей России?»

Первый том «Истории» Полевого Пушкин раскритиковал весь сплошь. Ко второму тому он, однако, отнесся милостивее и нашел в нем некоторые достоинства.

Первое время после смерти Полевого казалось, что его имя под своего рода бойкотом и что он забыт. Но это только казалось. Как выразился Милюков, «„Историю русского народа“ гораздо больше читали, чем цитировали», потому что считалось как бы неприличным его упоминать. В действительности многие высказывания Полевого оказали влияние на дальнейшее развитие русской исторической