– Постойте! – окликнули его в дверях. Франсиско неуверенно остановился.

– Возьмите ее. – Пальцы бедного продавца коснулись его рукава, а в ладонь ткнулся теплый еще от прикосновений гриф. – Возьмите просто так.

Пальцы музыканта жадно сомкнулись вокруг грифа, но тут же разжались:

– Нет. Не могу…

– Вы уже заплатили мне своей игрой. Я будто вновь прожил вместе с сыном его короткую жизнь. Я останусь с этими воспоминаниями, а не с инструментом, который в моем магазине чахнет без игры так же, как умирал мой сын. Я не хочу, чтобы эта гитара, хранящая воспоминания, умерла, так больше никому и не рассказав его историю. Возьмите ее ради того, чтобы жила память об Алехандро, расскажите о моем замечательном мальчике всему миру. Пожалуйста!

И продавец, увидев, что Франсиско взял гитару, торопливо отошел, словно боялся, что слепец передумает…

Посреди ночи я вдруг открыла глаза с ощущением, что мне нужно вспомнить или найти что-то важное. Было ли дело во сне или в какой-то детали, которая, словно иголка в стоге сена, затерялась среди событий минувшего дня, – не знаю. Но чем настойчивее я пыталась заснуть, тем навязчивей становилось желание отыскать природу странного ощущения. Поняв, что, ворочаясь, лишь разбужу Рауля, я тихонько встала и вышла из спальни.

Я сделала круг по гостиной, чувствуя легкий озноб: к ночи температура падала и в квартире становилось ощутимо прохладно. Я налила себе чаю, накинула на плечи шаль и с чашкой села на диван. Разбуженный кот тут же с удобством расположился на моих коленях и, сладко зажмурившись, «захрумкал» от удовольствия. Меня же, несмотря на его уютное мурлыканье, не отпускало неприятное ощущение. Предчувствие чего-то нехорошего? Может быть. Мне почему-то было так не по себе, словно в мой дом пришел неприятный человек, от которого я не знала, чего ожидать. Я осторожно сняла Булку с колен, отнесла чашку на кухню, но не вернулась в спальню, а зашла в кабинет, включила ноутбук и осторожно сняла со стены подаренную мужу гитару. Гриф лег в ладонь как рукоять кинжала, холод струн показался мне враждебным, будто инструмент, как живое существо, не принимал меня. Я тряхнула головой, прогоняя наваждение, и усмехнулась: со снами у меня всегда были особые отношения, но я, возможно, перегибаю палку с верой в них. Додуматься же: сличать гитару настоящую с приснившейся! Но все же, послушав не здравый смысл, а интуицию, я закрыла глаза и исследовала пальцами, будто слепой музыкант из моего сна, корпус гитары. Никаких зазубринок не нашла, как и не почувствовала тепла, исходящего от инструмента. Гитара в моих руках была не живей полена. Видимо, нужно быть музыкантом, чтобы почувствовать в деревянном инструменте душу. Как слепец из моего сна. Как Рауль. Как Чави. Одно я понимала: у такого старого инструмента обязательно должна быть история. Она-то меня и интересовала. Не снимая гитары с колен, я забила в поисковик имя мастера, но меня ожидало разочарование: сеньор, продавший нам инструмент, оказался прав, говоря, что Пабло Молина был малоизвестен. Вся информация, которую удалось найти о нем, уместилась в четверть страницы. Как грустно, что долгую и наверняка интересную жизнь можно уложить в короткий список из нескольких дат.

Я прочитала, что Пабло Молина родился в маленьком пуэбло неподалеку от Мурсии в 1803 году в семье столяра. Но спустя пять лет семья переехала в Севилью. Пабло был единственным в многодетной семье мальчиком, с детства помогал отцу в мастерской, так что столярному делу он обучился рано. Подростком увлекся игрой на гитаре и, может быть, стал бы неплохим музыкантом, если бы в один из дней, помогая отцу, не перерезал столярным инструментом сухожилие. Страсть к музыке трансформировалась в другую: Пабло покупал гитары, пробовал создавать собственные, но это дело долгое время оставалось увлечением, на жизнь он зарабатывал столярничеством. Будущий мастер рано женился, и жизнь его была вполне счастлива до того дня, когда от болезни умерли его жена и две дочери. После трагедии Пабло провел какой-то период в странствиях, во время которых обучался у различных мастеров искусству изготовления гитар. И уже будучи в преклонных годах, обосновался в небольшом пуэбло под Малагой, Молино Бланко, где открыл мастерскую и провел остаток жизни, отдавая душу и сердце гитарам.

Больше ничего мне не удалось найти, а хотелось узнать об инструментах, им изготовленных. Я даже поискала статьи не только на русском и испанском языках, но и на английском и немецком. Увы… Я тронула пальцем одну струну. Звук оказался протяжным и тихим, словно горький стон. Вздохнув, я открыла чехол, чтобы убрать в него инструмент, но вдруг заметила что-то белеющее на дне. Бумага оказалась копией чека, оформленного со всей дотошностью – с указанием адресов продавца и покупателя. В графе «покупатель» стояло название магазина. Имя же продавца указано было лишь как J. Segura. Х. Сегура. Уже что-то. Набрав в поисковике улицу, я распечатала карту на принтере. И уже после этого, убрав чек и распечатку в ящик стола, выключила компьютер и повесила чехол с гитарой на место.

К утру нога у Рауля разболелась так, что он едва смог проделать путь от спальни до ванной и обратно. Съемки завершились, но и этот день у него должен был быть насыщенным: встреча с менеджером в агентстве, занимающемся предстоящими гастролями, обсуждение каких-то вопросов в звукозаписывающей компании, а вечером – репетиция. Дела были важными, но, глядя, как Рауль с хмурым видом, закусив нижнюю губу, осторожно ощупывает опухшую стопу и лодыжку, я предложила вызвать такси и отправиться к врачу.

– Не успею. Через полтора часа у меня встреча.

– Отменяй!

– Не могу. Не я эти встречи назначал.

– Звони менеджеру!

Рауль лишь отрицательно мотнул головой.

– Но почему?!

– Анна, времени до начала тура осталось очень мало, а сделать нужно еще много.

– И как же ты собираешься так гастролировать? Ты же и пары метров не пройдешь!

– Наложу повязку, вызову такси.

– Ты даже обуться не сможешь, Рауль! Тебе не на встречи надо, а в больницу – делать снимок! Вдруг у тебя перелом? – воскликнула я.

– Нет у меня никакого перелома, – с раздражением буркнул «человек-рентген». – Анна, не паникуй. Если через пару-тройку дней лучше не станет, запишусь к врачу.

Вот же ж… Первый муж поступал в точности наоборот: стоило ему лишь чихнуть, пусть даже от пыли, как он тут же объявлял себя больным, укладывался в постель (обязательно в шерстяных носках и под два одеяла) с градусником под мышкой. И не дай бог, ртутный столбик поднимался до отметки 37! Костик начинал считать, что его сразил смертельный вирус гриппа А, птичьего, свиного или какого-то нового, о котором человечество еще не знает, но скоро узнает, потому что он, Константин Дронов, обязательно станет его первой жертвой. Мне же надлежало ходить по квартире на цыпочках, со скорбной миной, говорить шепотом, приносить «умирающему» чай с лимоном, класть ему на лоб компресс и постоянно справляться о самочувствии. Если же я пыталась убедить благоверного в том, что он здоровее быка, меня записывали во враги, подозревали в заговоре с фармакологическими компаниями (до сих пор не могу понять, почему именно с ними?), упрекали в бездушии и угрожали тем, что после смерти дорогого и любимого я останусь никому не нужной безутешной вдовушкой. В какой-то момент пришло понимание, что лучше с Костиком не спорить, потому что в ответ на мои возражения он мог из вредности проваляться «больным» неделю, а потом еще столько же не разговаривать со мной. В обратном же случае, сочувствуя ему, щедро наваливая на него горы одеял, таская ведрами чай с лимоном, я лишь выигрывала: Костик начинал проявлять беспокойство за меня («Как же ты без меня одна справишься?»), а затем быстро «выздоравливал». Скорей всего, потому, что лежать под грудой одеял – душно, а питаться лишь одним чаем с лимоном – несытно. Но как же я тогда мечтала о том, чтобы муж у меня был настоящим мужчиной, который не стонет от царапины и не впадает в панику от отметки 37 на термометре! И вот накаркала. Экземпляр номер два – полная противоположность Костику, но, опять же, другая крайность: уговорить Рауля обратиться к врачу, отлежаться день, если ему нездоровится, принять таблетку – нечто из раздела «миссия невыполнима». Проще, видимо, уговорить крокодила выплюнуть птичку. Рауль был из тех, кто терпит до последнего, пока совсем плохо не станет.