К примеру, я начал ходить в кино, в прежние времена такое случалось со мной крайне редко. Стали показывать фильмы, которых раньше в наших местах не видели; на фасадах кинотеатрах висели афиши с большой белой буквой «S», нарисованной на красном квадрате чуть большего размера, чем сама буква. Это были фильмы с очень слабым сюжетом или вообще без такового, где каждые несколько минут герои принимали душ или разгуливали по комнате нагишом. Я просмотрел кучу таких фильмов, и со временем открыл для себя, что во многих из них снимались одни и те же девушки: школьница, которая мылась в душе с другой школьницей, в другом фильме изображала заключенную, которая дралась в камере с другой заключенной. Понятное дело, что и зрители часто были одни и те же: старые холостяки, которые специально садились подальше друг от друга на разные ряды, а потом, после фильма, вставали и уходили, поглядывая вокруг со смешанным чувством стыда и озорного лукавства, будто мы все были вроде тех школьниц, ласкавших себя под душем, или вроде школьников, которых учитель может застать за этим занятием и наказать. Но на следующей неделе мы снова шли в кинотеатр. Обычно такие фильмы шли по средам, и я взял себе за правило в этот день ходить в кино.

В тот августовский день тоже была среда и все шло как обычно, так же, как в любую другую среду.

Было жарко, и я выпил рюмку прежде, чем войти в зал. Когда свет погас, я не удивился, что перед основной картиной пустили какой-то короткометражный фильм, потому что на уличной афише была написано, что будет удлиненная программа, вот только мне стало не по себе, когда я увидел, что это документальный фильм о гражданской войне; все это я пережил сам, и когда снова увидел сцены смерти, иные из которых были мне так знакомы, во мне проснулось странное чувство, что-то вроде вины пополам со стыдом из-за того, что мне приходится вспоминать те тяжелые времена, когда я настроился смотреть на голых женщин. Я знал, что бар в вестибюле кинотеатра был открыт и решил выпить чего-нибудь еще до начала фильма.

Я уже начал подниматься с места, но вдруг застыл как вкопанный: в этот момент на экране появилось изображение, которое пригвоздило меня к месту, кровь у меня в жилах застыла, в голове зашумело. Показывали человека в белом костюме, который выступал на сцене какого-то театра и говорил на камеру под аплодисменты публики. Я попытался напрячь слух, но шум в голове не прекращался и перекрывал звук, так что я не слышал голоса за кадром, не слышал того, что говорили о человеке в белом костюме, которого я узнал – не было никакого сомнения – это был тот, кого я спас от смертельных ран, кого я нашел на заброшенной дороге в начале войны, и чей облик снова ожил передо мной на экране.

Благодаря моим усилиям, шум в голове, выиграв первую битву, постепенно отступил, когда документальная лента закончилась; в зале зажегся свет, и зазвучала музыкальная пауза, которую всегда дают в антракте. Прежде всего, мне потребовалось восстановить дыхание; с первых минут появления этого человека на экране я совершенно бессознательно стал хватать ртом воздух, мне вдруг показалось, что я сейчас задохнусь, что я словно громом поражен и что чувства мои парализованы.

Началась основная картина, но мне было не до нее – я был захвачен образом, вернувшимся ко мне из забытого уголка сознания: сверток со взрывчаткой на краю стола, готовый вот-вот упасть, нарушив равновесие, которое становилось все более зыбким по мере того, как я смотрел тот документальный фильм и на экране появлялись новые кадры; равновесие, которое дошло до критической точки, и теперь, когда на экране замелькали образы той себя, что же с ним произошло. Я был уверен, что после того, как память вернулась к нему, он захочет уйти из жизни; я бы на его месте пустил себе пулю в лоб. Но речь шла не обо мне, а о другом человеке. Что, если он не умер? На протяжении многих лет личность этого человека была для меня тайной за семью печатями, и не было ни малейшего следа, по которому я мог бы проследить его путь. Нежданная случайность, которая произошла в кинотеатре, теперь давала мне этот след. Теперь я знал его имя и еще я знал, что про знаменитых людей написано в книгах и энциклопедиях.

Той ночью я почти не спал. Все ждал, когда наступит час, и я смогу пойти в районную библиотеку, чтобы сложить частички мозаики. Я ощущал такую же тревогу, как в тот день, когда впервые увидел тело, лежащее на дороге, а потом стал сомневаться, думая о том, что этот человек, может быть, еще жив. Однако в этот раз моя тревога принесла и некую пользу. Был или не был человек на экране тем, который лежал в придорожной канаве, в любом случае, я чувствовал благодарность этому документальному фильму. Хотя бы на несколько часов во мне проснулось желание что-то делать, а не только таскаться по барам квартала и играть в бинго. Когда рассвело и я двинулся к дому, у меня опять появилось то же ощущение, которое я испытал когда-то: мне показалось, что ночь длилась всего несколько минут.

Женщина за библиотечной стойкой была пожилая и какая-то чахлая и, казалось, гордилась собственной непривлекательностью. Когда я открыл дверь, она изучала толстую книгу в красном переплете так тщательно, что мне показалось, будто она ее обнюхивает. Всякий раз, когда она замечала на переплете или на корешке книги какой-нибудь дефект, пусть даже самый незначительный, ее губы неприязненно кривились, выражая явное неодобрение. Я сроду не ходил в библиотеки и чувствовал себя, как преступник в зале суда, которого обвиняют в том, чего он не делал. Женщина, видимо, это поняла, потому что, когда подняла глаза, то посмотрела на меня так, будто это я несу ответственность за все дефекты книги, что была у нее в руках, а заодно за все дефекты всех книг, бывших на ее попечении. Судя по выражению лица, она смотрела на меня сквозь очки так же, как на толстый том в красном переплете и, может, обнюхала бы меня точно так же, но вместо этого она молча выслушала мое невнятное бормотание – ведь я нервничал – и когда мне все-таки удалось, наконец, объяснить, чего же я хочу, протянула мне два бланка: один – чтобы записаться в библиотеку, и другой – указать, что именно мне нужно. Выйдя из библиотеки, я вздохнул с облегчением, как будто сверток с книгами, который я нес под мышкой, был знаком некой победы, одержанной мною над этой ужасной женщиной.

У себя в комнате я развернул пакет на маленьком столике и просмотрел книги, подобранные для меня библиотекаршей: сборник стихов, две театральные пьесы, статьи… Но мое внимание привлекла не столько сама книга, сколько толстый журнал с репортажами и критическими статьями, посвященными человеку на экране, писателю Федерико Гарсиа Лорке. Я с жадностью прочитал их все, иные по два, по три раза, с нетерпением ожидая найти в них то, что меня интересовало: факты и события его биографии; я перепрыгивал через абзацы, тут же понимая, что должен вернуться назад, если хочу понять, о чем говорится в тексте. В конце концов, я решил прочитать все обстоятельно, даже заумные критические статьи, которые в большинстве своем были мне совершенно непонятны, и, дочитав журнал до последней страницы, я просмотрел его еще раз, дабы удостовериться, что я ничего не пропустил.

Но того, что я искал, я так и не нашел; хуже того: получилось ни то ни се. Ни одна из статей не была целиком посвящена смерти Лорки, однако, в большинстве из них о ней упоминалось, но эти упоминания только усиливали мои сомнения, которые и привели меня в библиотеку. Мне-то ведь что нужно было понять? Тот, кого я спас, это и есть человек на экране или нет? С одной стороны, в книгах это отрицалось, поскольку его смерть являлась несомненным историческим фактом, но, с другой, эти статьи давали пищу для моих сомнений. Из всего, что я прочел, я смог установить, покопавшись в памяти, что дата смерти, указанная в книгах, абсолютно совпадает с тем днем, когда я увидел пятна крови у придорожной канавы на краю дороги. Мне необходимо было узнать еще какие-нибудь подробности, свести его биографию к конкретному дню, когда произошел расстрел, может быть, поговорить с кем-нибудь из специалистов по данному вопросу. Я изучил соответствующий материал в других библиотеках города, и почти каждый раз обнаруживал какой-нибудь новый факт, обычно небольшую деталь, порой незначительную, дополняющую ту информацию, которая у меня уже была, однако, по мере накопления материала информация становилась все более полной, а брешь в моих построениях становилась все заметнее, и так продолжалось до тех пор, пока однажды я не наткнулся на то, что подтверждало мою убежденность и исключало всякие сомнения. Это случилось, когда я изучал книжку, где говорилось о предполагаемом месте казни, с фотографиями окрестностей, увидев которые, я почувствовал, что у меня перехватило дыхание. Я узнал провинцию, где я родился и прожил всю свою жизнь, дороги, по которым я столько раз проезжал на фургоне и на грузовике, и, кроме всего прочего, точное место расстрела, тоже мне знакомое, потому что я много раз проезжал мимо него на грузовике: неширокий овраг в двух километрах от придорожной канавы, где я увидел его впервые и куда этот человек – теперь я был в этом уверен – добрался ползком. Вероятность была слишком велика, слишком многое совпадало, и слишком большой была точность этих совпадений: дата, место, лицо человека, его взгляд, по которому его невозможно перепутать ни с кем… Совпадало все, и это подтверждало мои первоначальные подозрения и последующую уверенность в том, что, по странной иронии судьбы, и сами книги, и те, кто эти книги написал, и те, кто их прочитал, не знали правды, единственным свидетелем которой был я: Лорка не умер в 1936-ом. Он прожил еще много лет после этого, не сознавая, кто он. А может, он жив до сих пор.