И тогда же начались неприятности; в одной из комнат борделя окно даже затянули проволочной сеткой, потому что якобы девушка взбунтовалась и, короче, пыталась выпрыгнуть. Ну и наконец, недавно приехал один — молодой, голова обритая, — и распространилась информация, будто его прислали из Москвы на место Годзиллы. Он-то сам помалкивал, просто снял номер в дешевой гостинице «Невская» и, по слухам, тайком приглядывался. Потом стал захаживать в «Руслана и Людмилу», где собирались чрезвычайно сомнительные личности. Вначале к нему отнеслись с подозрением: очень уж молодой и не больно похож на еврея.

Лед тронулся, когда муж с женой, пенсионеры, отправились к нему с жалобой на соседей, которые слишком громко пускали радио, и вручили ему какой-то подарок, — и тут пошло-поехало. Он ничего не обещал, только брал, кивал и слушал, но страх крепчал, радио приглушили, двух крепко пьющих школьных учителей выгнали, а потом, в один прекрасный день, этот малый исчез, и вместе с ним та самая бунтарка из борделя. Тут-то и оказалось, что он вообще не тот, кого ждали.

— А с ними что сталось?

— Хер их знает. Может, вернулись в Россию, может, здесь где-нибудь, — поморщился Рышек. — Нью-Йорк все равно что океан — растворились. Погляди на Гудзон — огромная река, и что? Впадает в океан, и следа не остается, кругом сплошная Атлантика. А ты знаешь, что во время прилива Гудзон начинает течь вспять? — Рышек на минуту задумался, а потом продолжил: — При Годзилле Джези частенько сюда захаживал. Его уважали: знаменитый еврей, хорошо говорит по-русски. Даже пригласили членом жюри на выборах Мисс Маленькой Одессы в категории от четырех до семи лет. Пришел, оглядел этих перепуганных, разодетых как секс-куколки девчушек на шпильках и обратился с речью к родителям. «Не мучайте, — говорит, — малышек. Дайте им еще два-три года. Меня тоже в детстве мучили, и это мне искорежило жизнь. Да, я много чего добился — успеха, славы, денег, — но я не могу без наркотиков, хожу в секс-клубы, якшаюсь с проститутками, ни детей, ни семьи у меня нет. Хотите, чтобы ваши дети стали такими же?» На что все родители хором завопили: «Да!»

Так он мне, во всяком случае, рассказывал, — засмеялся Рышек. — Он был с большим приветом. Как-то мы с ним пили водку с тоником на broadwalk, и вдруг он съежился и шепнул:

«— Видел его?

— Кого?

— Который на меня вылупился.

— Где?

— Он уже спрятался, в светлом плаще… Тот самый тип, из Сандомежа.

— А что было в Сандомеже?»

Ну и Джези рассказал, что, когда он был маленький, этот тип приходил одалживать деньги у его родителей. Шантажист, короче. Отец с ним разговаривал, потому что выдавал себя за поляка, внешность у него была подходящая.

«— И что? — спросил я. — Ты его узнал?

— Он совершено не изменился.

— За пятьдесят лет?

— Да ни чуточки.»

Я сказал Рышеку, что не нужен ему Папа Римский, я напишу для него роль этого типа, который ни чуточки не изменился. И что его акцент и тут не будет мешать. Но он недовольно скривился.

— Подожди, — сказал я. — Наберись терпения и подожди.

Наверняка то, что ей двадцать девять лет и что для Нью-Йорка это много, а для Лос-Анджелеса — еще больше, после тридцати на работу на телевидение не берут. Она тоненькая, высокая, от отца у нее узкие губы, а от матери — большой бюст. Родители — эмигранты из Милана, но Джоди родилась уже на Манхэттене, в районе, который не без оснований называют Маленькой Италией. Тут она закончила школу и по-английски говорит без акцента. У нее большие черные глаза и волнистые волосы до плеч. Итальянский район расположен в нижней части Манхэттена, на восточной стороне, прямо за Лоуэр-Ист-Сайд, перед Чайна-таун и Уолл-стрит.

Родители Джоди скучали по Милану и держали маленькую закусочную, которую назвали «Ностальгия». Мать готовила лучший в окрестностях капучино, но и сэндвичи у нее были отменные: длинные хрустящие багеты с ветчиной, салями, моцареллой и помидорами. Вся закусочная — стойка да шесть столиков, а на стенах фотографии Орианы Фаллачи, Дарио Фо и Марио Пьюзо с дарственными надписями. Мать Джоди любила своего мужа и книги и последним заразила дочку. Отец был красивый, седоватый, у него была астма, несколько любовниц, и он курил красные «Мальборо». А мать была невыносимо добрая. Однажды зимой, вернувшись из школы, Джоди увидела, что она, дрожа от холода, топчется на улице.

— Отец серьезно болен, — сказала она дочке. — У него сейчас эта его толстуха, Клаудиа. Я жду, пока она уйдет. Пусть и ему перепадет немного радости.

В начальную школу Джоди отдали хоть и муниципальную, зато самую лучшую: public school 41 в Гринвич-Виллидж. Дальше она училась в частной и престижной школе для девочек Найтингейл-Бэмфорд на Верхнем Манхэттене, окончив которую поклялась себе, что ее жизнь не будет такой, как у матери. Поступила на работу в известное актерское агентство Уильяма Морриса, там познакомилась с Майклом и закрутила с ним легкий, то есть без обязательств с ее стороны, роман, но Майкл потерял голову от любви.

И вдруг потрясение: отец категорически пожелал перед смертью попрощаться с Миланом. Они полетели туда с матерью, ну и самолет разбился. Джоди получила сразу два миллиона от страховой компании. Она продала «Ностальгию», сняла огромную квартиру на верхнем Манхэттене и основала собственное издательство на Мэдисон-авеню. Майкл тоже ушел из агентства и стал ее консультантом. Они — пара, но живут, как это принято в Нью-Йорке, порознь. Майкл — маленький худой еврей, владеет пятью языками, у него буйная черная шевелюра и большие красивые глаза, которые зажигаются, когда он говорит о Джези. В университете он написал работу, в которой сравнивал героя «Раскрашенной птицы» с Анной Франк. Любит он только Джоди и книги. Прежде чем взять какую-нибудь, моет руки, а книгу тщательно обнюхивает. «Раскрашенную птицу» знает наизусть. Когда-то написал Джези исполненное любви письмо, и они встретились. Майкл попросил Джези открыть книжку в любом месте и прочесть одну строчку, после чего, не задумавшись, продекламировал целый абзац. Джези был под большим впечатлением, а Майкл с гордостью представил ему Джоди.

Однажды Джези навестил ее в издательстве поздним вечером, когда все уже разошлись. Перед тем поинтересовался, нет ли у нее собаки. Если есть, то он просит запереть ее в соседней комнате. Потому что у него своего рода психоз. Причина — в собаке из «Раскрашенной птицы». Этого огромного злющего пса звали Иуда. Во времена Холокоста, когда Джези — брошенный родителями маленький чернявый мальчик — бродил в Польше от деревни к деревне, крестьянин, у которого он жил, садист, подвешивал его за руки к потолку, а пес подпрыгивал, пытаясь его разорвать. Крестьянин приблудного мальчишку ненавидел, но боялся приходского ксендза, который мало что запретил его убивать, но и не разрешал выдать немцам. К тому же мужик был уверен, что однажды, когда он спал, малец пересчитал ему зубы и с тех пор обладает над ним особой властью, так что сам он расправиться с приблудой не может. И втихую рассчитывал, что за него все сделает пес. Джези описал это в своей книге. Джоди сказала, что у нее есть только добрый коричневый сеттер с блестящими грустными глазами, но она запрет его в одной из комнат.